Что-то гулко затарахтело.
Загрохотало прямо в голове.
На самом деле это был вертолет, зависший очень низко над землей. Его шум уже невозможно было игнорировать.
Дэвид обернулся на звук, отпустил руку Стиви и подошел к окну.
Она глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. Повертела странную коробку, с трудом открыла крышку и высыпала содержимое на кровать. Какие-то остатки белых перьев, оторванный лоскут ткани с нашитыми бусинками, золотистый футлярчик губной помады, квадратная хрустальная клипса и миниатюрная туфелька, покрытая красной эмалью, которая оказалась контейнером для таблеток. Стиви несколько раз открыла и закрыла ее, разглядывая внутреннюю часть, отделанную потускневшей бронзой.
– Так странно, – пробормотала она. – Дэвид, посмотри.
– Подожди, – отозвался он.
Стиви заглянула в коробку еще раз. На дне лежали примятые сложенные листки разлинованной бумаги и около дюжины старых черно-белых фотографий с неровными и шероховатыми краями. Стиви развернула листок. На сгибах бумага чуть протерлась, но в целом была еще плотной и только чуть пожелтевшей. Аккуратным, чуть размашистым почерком было выведено:
Баллада о Фрэнки и Эдварде
2 апреля 1936 года
У Фрэнки и Эдварда было всего
В достатке, чего уж роптать.
Золота горы и серебро.
Но оба любили играть.
И оба хотели всю правду сказать.
Не кланялись ни одному королю
Фрэнки и Эдвард в ноги.
Любви и искусству всю жизнь свою
Они посвятили в итоге.
И свергли того, кто правил страной,
И взяли
Король был ловкач, балагур и шутник.
Хотел он игрой управлять.
И жил на холме, там замок воздвиг,
Чтоб в замке прекрасном играть.
И сделали Фрэнки и Эдвард свой ход.
Теперь все совсем по-другому пойдет.
На фотографиях были запечатлены два подростка, мальчик и девочка, в позах, которые показались Стиви знакомыми и в то же время крайне ее озадачили. На мальчике были костюм и шляпа, на шее ослабленный галстук. Девочка была одета в узкий свитер и юбку, а на голове – берет с пером. На одном фото они стояли перед старинным автомобилем. На другом у девочки была сигара. На третьем они стояли лицом друг к другу, девочка вытянула вперед руку. Стиви перевернула фотографию. На обороте стояла дата: 11.04.1935.
Стиви смотрела на разложенные фотографии, и вдруг ее осенило. Они позировали, как Бонни и Клайд, известная в 30-х пара преступников. Это была костюмированная игра.
Один из снимков отличался от остальных: он был толще на ощупь и тяжелее. Стиви внимательно осмотрела его и поняла, что это две склеенные фотографии. Она не обращала внимания на оглушительный вой приземляющегося вертолета. Эта коллекция странных вещиц и снимков, что бы она ни значила, была гораздо важнее. Стиви осторожно попыталась отделить фотографии друг от друга. С первого раза у нее это не получилось, но постепенно они поддались. Между ними что-то торчало. Похоже на…
Слово, вырезанное из журнала?
Ярко-красные буквы «НАС» на желтом фоне. Крошечный квадратик, может, в полсантиметра.
У Стиви задрожали руки.
Вырезанное из журнала слово в коробке с вещами и фотографиями, датированными 1935–1936 годами. На фотографиях два подростка ее возраста, изображающих Бонни и Клайда. Стихотворение, вернее, отрывок, мало чем отличающийся от письма Лукавого, написанный всего лишь за день до его письма. Незаконченные строки о какой-то игре с королем, который живет на холме.
Это Лукавый. Кто бы ни написал этот стих, кто бы ни были эти Фрэнки и Эдвард.
Стиви принялась лихорадочно копаться в чердаке своей памяти, открывая коробки и выдвигая ящики. Комната Элли, Дэвид, все это странное утро остались где-то позади. Вот оно. Нашла. В ее памяти всплыл листок с протоколом допроса Леонарда Холмса Нейра. Он рассказал о мальчике и девочке, которые показались ему талантливыми. Они были парой. У нее волосы цвета воронова крыла, а он немного похож на Байрона. И девочка спросила его про Дороти Паркер. Два студента-первокурсника Эллингэмской академии.
Эти студенты написали письмо. Доказательство у нее в руках.
И они же убили Айрис Эллингэм? И Дотти? Неужели Дотти убили люди, которые ее хорошо знали? Голова у Стиви раскалывалась.
– Дэвид… – позвала она. Голос ее дрожал.
Дэвид обернулся, мельком взглянул на содержимое коробки, разложенное на кровати, и быстро вышел из комнаты. Это было так неожиданно для Стиви, что она не сразу сообразила, что произошло. Она поморгала, еще немного посидела на кровати и двинулась за ним, продолжая держать в руках снимки. Он уже вышел за дверь и шагал к лужайке. На траву приземлился вертолет, его лопасти потихоньку замедляли вращение. Еще несколько человек стояли на лужайке.
«Эллингэм» просыпался.
Вертолет был не полицейский. На его боку темнели бронзовые буквы. Там было написано…
Кинг?
Дэвид внезапно застыл на дорожке, ведущей к лужайке, и уставился на вертолет.
– Какого черта здесь происходит? – спросила Стиви, нагнав его. – Это то, что я думаю?
Дэвид не ответил, но ответа и не требовалось. Дверца вертолета открылась, и на землю спрыгнул мужчина.
В жизни Эдвард Кинг был ниже ростом, чем казался по телевизору. Лицо его выглядело озабоченным, волосы от ветра разлетались в разные стороны. Он безуспешно пытался их пригладить.
Дэвид не двигался. Он словно превратился в одну из тех многочисленных статуй, что населяли поместье, в свою собственную мраморную копию.
Согласно мифу, ты превратишься в камень, если посмотришь в глаза Медузе Горгоне.
– Как он узнал? – спросила Стиви. – Почему прилетел? Что происходит? Дэвид!
Дэвид не отвечал.
Она смотрела на него, и все факты, разложенные на чердаке, выстроились в нужном порядке. Сходство. Она провела небольшие вычисления, сравнила пропорции его лица. В памяти всплыл тот самый первый вечер, когда она увидела его в юрте, то странное ощущение неприязни, которое засело занозой в мозгу. Эти нос, осанка, походка…
Тогда она не могла все это сопоставить. Просто не могла. Все это было невозможно.
Эдвард Кинг шагал по траве прямо к ним.
Мозг Стиви принялся вычислять с удвоенной силой. Скрытность Дэвида, отсутствие страничек в социальных сетях, никаких фотографий, переезд в Калифорнию, битые часы «ролекс»…
– Дэвид, – тихо произнесла она.
Он не смотрел на нее.
– Дэвид!
Он метнул взгляд куда-то в сторону. Он казался беспомощным, загнанным в ловушку.
– Помнишь, когда твои родители получили повышение? – наконец сказал он. – Вот. Я же говорил тебе, что пытался помочь.
