– Теперь можем ужинать, – сказал отец.
Он убрал руку, и воздух, показавшийся мне прохладным, развеял запах его тела. Первое, что я увидел, была маска сестры на столе. Неживое лицо в пятнах крови, смотрящее пустыми глазницами в потолок, будто вознося молитву Тому, Кто Выше Всех.
Сестра не появилась из своей комнаты, чтобы вернуть тарелку. Ее принесла бабушка, когда пошла за ребенком. Она села на диван рядом с мамой и стала укачивать малыша, тихо напевая колыбельную. Потом стала менять ему подгузник. На коленях появилась банка с пудрой. Этот запах показался мне более резким, чем от детского памперса, который она отложила на пол.
Я забрался на диван и прижался к маме, пытаясь разглядеть, что у нее в руках. Это оказалась белая маска. Мама стирала с нее пятна серой тряпкой, от которой пахло нашатырем. Положив маску на одно колено, она тщательно терла лоб. Пятна слились в одно больше коричневое, потом оно побледнело, становясь сначала рыжим, затем бледно-розовым, наконец, проступил чистый белый цвет. Теперь коричневой стала тряпка. Вывернув ее так, чтобы сверху была чистая ткань, мама принялась проделывать то же самое с носом. Казалось, лицо с ее колена смотрит прямо перед собой.
– Что? – спросила меня мама. – Ты так и будешь сидеть здесь всю ночь?
Я покачал головой.
– Хотел поцеловать тебя перед сном.
– Что ж, давай. И не забудь поцеловать бабушку. А потом иди в постель. Папа сейчас будет смотреть кино.
Она оторвала руку от маски, ожидая поцелуя. Когда я коснулся ее щеки, она улыбнулась и принялась тереть подбородок маски и вокруг прорези для губ.
– А ей обязательно ее носить? – не смог удержаться я от вопроса.
– Что?
– Почему она все время в маске, а ты нет?
Мама прервала свое занятие и повернулась ко мне.
– Она не все время в маске. Спит она без нее. И моется тоже без нее.
– Но здесь. – Я махнул рукой. – Здесь она всегда в ней. При мне точно.
Мама вздохнула.
– Огонь изменил всех нас по-разному, – заговорила бабушка и провела рукой по розовому личику малыша.
– Тебе будет неприятно видеть ее лицо, – добавила мама. – Ты можешь испугаться. У нее ведь нет… – Она коснулась носа. – Ты понял?
Я погладил мамину красную щеку.
– Но твое лицо меня не пугает.
Нос ее свистнул. Кажется, ей были приятны мои слова.
– Я хочу, чтобы у меня тоже было лицо, как у всех вас, – сказал я. – Не хочу быть другим.
Мама резко убрала мою руку от своего лица.
– Не говори так. У тебя лицо, на которое приятно смотреть людям. С такими красивыми родинками. – Она коснулась одной из них под моим правым глазом.
– Каким людям? – спросил я.
Мама тяжело вздохнула.
– Здесь ведь нет людей. Только мы. – Я огляделся. – Какая разница? Пусть бы мое лицо тоже было обожжено.
– Большая разница, сынок. – Мама погладила меня по щеке.
– Иди, – сказала бабушка. – Иди сюда.
Я переместился с одного края дивана на другой. Бабуля положила малыша на колени, подняла обе руки к моему лицу и стала мять его, словно вылепливая черты. Я почувствовал, как разрез глаз стал шире, губы сжались, нос сдвинулся в сторону, одна ноздря закрылась, когда она надавила на нее согнутым пальцем. Бабушка сжала пальцами мои брови, изгибая и придавая непривычную форму.
– Вот так, – сказала она, закончив. – Теперь ты похож на нас.
Я хотел улыбнуться, но руки бабушки сжимали лицо так, что это было невозможно.
– А я красивый? – Из-за новой формы губ слова звучали шепеляво. – Ой, я говорю, как брат!
– Очень красивый, – заверила бабуля.
– Ты же меня не видишь, так не честно. Мама, я красивый?
Склонившееся ко мне лицо виделось мне размытым пятном, освещаемым свисавшей с потолка лампой. Получается, если сильно растянуть веки, ничего не увидишь.
– Красивый?
– Отпусти его, – вместо ответа на мой вопрос произнесла мама. – Таким он мне не нравится.
Бабушка убрала руки, и лицо мое стало прежним. Будто гусеница сбросила старую кожу и обрела новую. Я стал таким, каким был всегда.
– Тебе очень повезло, что в день пожара ты был здесь, – сказала мама и положила руку на свой живот. – Не надо желать иного.
Я скрестил руки на груди. Это был мой единственный ответ.
– На самом деле ты не так сильно от нас отличаешься, – заявила бабушка. – Он, например, такой, как ты. – Она взяла ребенка с коленей и прижала к груди.
Мамин нос присвистнул.
Я посмотрел на племянника. Розовое лицо, гладкая кожа, как и у меня. Он открыл глаза, словно почувствовал взгляд.
В комнату вошел папа, волоча ноги в старых тапочках, на подошве которых уже протерлись дыры.
– Эй, домашнее привидение, разве тебе нечего почитать? Можешь заняться опытами с лимоном.
Я молчал.
– А лучше пойди поищи свою сестру. Пусть заберет ребенка. Мне надо поговорить с твоей мамой и бабушкой.
Я встал. Уже добравшись до середины коридора, услышал, как открылась дверца одного из шкафов.
– У нас есть все, что нам надо, – сказал папа.
– Да, – подтвердила мама, – все необходимое есть. Тут я вспомнил и побежал обратно. Услышав мои шаги, отец замолчал.
– Я же велел тебе позвать сестру.
– Не могу.
– Почему?
– Ее маска здесь. – Я вытянул руку, указывая на диван.
– Я схожу за ней, – сказала бабушка и принялась нащупывать маску, нашла и встала. Коробка с пудрой полетела на пол. Через секунду пол вокруг ног стал белым. Бабушка прошла по нему, оставив темные следы. К счастью, она не наступила на грязный подгузник.
– Ты намерен сидеть здесь всю ночь? – спросил меня отец из кухни. Открытая им дверца выставила на обозрение огромный запас витаминов, которые давала нам мама. – Иди уже к себе, ради бога!
В нашей спальне брат насвистывал любимую мелодию. Я воспользовался тем, что он не обращает на меня внимания, и решил пожелать спокойной ночи светлячкам. Когда я подошел к кровати, чтобы лечь, он вытянул сверху ноги, преграждая мне путь.
– Прочь с дороги, Страшила, – сказал я.
Он гортанно загоготал, как глупый осел, и развел ноги в стороны. Я проскользнул между ними и лег. Брат продолжал смеяться, пружины поскрипывали в унисон.
В общей комнате с шумом пронесся поезд, затем заиграли на губной гармошке. Папа опять смотрел любимый фильм. Брат перестал гоготать, спрыгнул на пол и вышел из комнаты. Кровать заходила ходуном. Пошел смотреть с отцом кино.
