Я в полной прострации, что меня просят пойти посмотреть на обезображенный труп матери, но я не плачу. Пока. После я сижу с ужасающей мыслью, что она, возможно, намеренно проигнорировала светофор.
Когда я возвращаюсь, Лили еще на кухне. Она плачет, обнимает меня.
– Сахарок, – говорит она, – ты же знаешь, что мама тебя любила.
Я обнимаю ее в ответ, но я слишком опустошена, чтобы плакать. Я не могу решить, смерть Бэбс – это самое лучшее или самое худшее, что когда-либо со мной случалось. Я немного сижу рядом с Лили, потом говорю ей, пусть идет домой. Я хочу провести ночь в пентхаусе одна. Мне пятнадцать лет, но одна на ночь я тут останусь впервые. Я иду в мою комнату, и сам воздух кажется легким, как в те времена, когда Бэбс уезжала в свои короткие путешествия. Но само пространство теперь воспринимается иначе. Кроличий мех и кровать с балдахином смотрятся декадентски, а еще чудесно: у Бэбс было по-настоящему оригинальное, богатое воображение – в отличие от меня, я ведь ищу альтернативные реальности в книгах. Я ложусь на кроличий ковер, трусь щекой о мягкую шерстку.
Встав, я иду по коридору в комнату Бэбс. Не будет больше секса на лестнице, не будет криков из-за ее закрытой двери, не будет пособий по минету. Внезапно я испытываю благодарность к Бэбс, что она снабдила меня этими сведениями, мне жаль все тех ребятишек, которым до всего приходится додумываться самим.
Я захожу в ее в гардеробную для обуви. Над обувными стойками тянутся полки, где стоят коробки с артефактами с вечеринок Бэбс. Я замечаю одну с наклейкой «ПОХМЕЛЬНАЯ ЖРАЧКА В КРУИЗЕ», и подтягиваю поближе стремянку на колесиках. Сев на пол, я открываю коробку, достаю сувениры того вечера. Там рюмки «ПЕЙ ДО ДНА, БЛЮЙ СПОЛНА», прозрачный пластиковый куб с волнами, в которых тонут купальщики, крошечные бутылочки рома и водки и багажные бирки. Я аккуратно раскладываю все на ковре. Потом – мой костюм. Мой купальник-бикини с буквами «Б», вышитыми голубым бисером, кажется таким маленьким, что я не могу поверить, что когда-то его носила. Потом я нахожу мою кассету с «Кордебалетом». Не важно, что она стала причиной катастрофы: Бэбс сохраняла все, связанное со своими вечеринками, как мать бережет дневники и письма из летнего лагеря.
На дне коробки – ее белый купальник, капитанская фуражка и синие стилеты. Я вспоминаю макияж, какой был на ней в ту ночь: синие тени с блестками, шрамы румян. Мне странно грустно, что косметики в коробке нет. Для меня это стало лучшей частью праздника: Джаспер накладывал Бэбс макияж, а мы с Фрэнсис сидели на полу. Когда он закончил, Бэбс выглядела такой красивой, красивее всех на вечеринке. И все это было испорчено, потому что она переживала, вдруг Мак не придет. Конечно, она меня ударила, но, возможно, сделала это потому, что злилась на Мака. И кровь никакого отношения к Бэбс не имела, ну правда никакого. Это же я была так глупа, что напилась и свалилась с лестницы.
День подходит к концу, но никто не звонит с соболезнованиями или узнать, не нужно ли что-нибудь сделать. Я знаю, что еще рано, новость, вероятно, не разнеслась. Я просматриваю записную книжку, спрашивая себя, кто позвонит, кто захочет взять на себя роль заплаканной лучшей подруги? Или даже быть во внутреннем круге, кем-то, кто принесет лазанью и поможет мне писать некролог? От всего этого мне становится грустно за Бэбс. При всех «шоколадных деньгах» настоящих друзей у нее не было. Но даже если ни у меня, ни у нее друзей нет, одному человеку позвонить придется. Лукасу.
Он, вероятно, единственный, кому будет не все равно, что Бэбс умерла. Он берет трубку на пятом звонке. Я впервые ему звоню, даже не знаю, что он скажет, услышав ни с того ни с сего мой голос. Но он всегда был добр ко мне, пусть даже на небрежный и отстраненный лад. В конце концов, он ее кузен. Я изложу ему новости, а дальше пусть он берет дело в свои руки, посмотрим, к чему это приведет.
– Здравствуй, Лукас, Бэбс мертва, – говорю я без преамбул.
Возникает пауза, потом:
– Беттина? Господи, что случилось?
– Ее сбила машина, когда она переходила Мичиган-авеню. Сегодня утром.
– Вот черт. Ты в порядке?
– Да, – лаконично отвечаю я, как, на мой взгляд, ответила бы взрослая. Потом начинаю плакать. Я хочу рассказать ему все. Про то, как меня выгнали из Кардисса. Про спички. Все это моя вина.
– Думаю, это моя вина, Лукас. Я напортачила…
– Нет, Беттина. Не больше, чем кто-либо еще.
– Но я переспала с парнем, меня вышибли из Кардисса…
– Знаю. Она мне по телефону рассказала.
Так, значит, в тот день, на другом конце провода был он. Я разочарована, что он не предпринял ничего, чтобы меня поддержать. Но теперь, когда Бэбс нет, возможно, все изменится.
Он дает мне немного поплакать, потом говорит:
– Хочешь, я приеду и помогу тебе с ее делами?
Я делаю вид, будто обдумываю, тогда как, конечно, я хочу, чтобы он приехал.
– Да. – Тут я вспоминаю о манерах и, хотя ситуация их не вполне требует, говорю: – Спасибо.
Он нужен мне здесь. Пусть даже я ее единственная дочь, я невольно думаю, что он знает ее лучше меня.
– Буду у тебя утром, – говорит он. – До тех пор продержишься?
Я киваю, потом вспоминаю, что он меня не видит.
– Да, – говорю я. – Увидимся утром. Еще раз спасибо, Лукас.
Мы оба вешаем трубку. Тут до меня доходит, что, если он собирается быть тут утром, ему придется лететь на самолете, и я вспоминаю, как он ненавидит летать. Это хороший знак. Если он идет на такое ради Бэбс, возможно, сделает что-то и ради меня.
Ту ночь я решаю провести в комнате Бэбс. Я надеваю халат из «Рэффлс», который был на ней тем утром, когда я сказала, что выбросила ее спички. Эту мысль я от себя гоню, ведь теперь эти вещи уже не принадлежат Бэбс. Теперь все в пентхаусе мое.
Медаль отца я кладу в карман халата. Я знаю, наконец пришло время ему рассказать. Скоро, думаю я. Никакой кары от Бэбс не последует, и самое худшее, что может случиться, он меня отвергнет. Это большое «худшее», но лучше расставить все точки над «i». Если он не признает меня своей дочерью, я смогу похоронить мысль о нем вместе с Бэбс, одновременно потерять обоих родителей, в точности как это было с Бэбс. Если она сумела пережить такое, смогу и я.
Я откидываю шелковое персиковое покрывало и устраиваюсь на накрахмаленных, отглаженных простынях, расшитых словом «Бэбс». Я чувствую себя как в коконе, защищенной и одинокой разом. Я знаю, что в такой ситуации Бэбс сказала бы: «Теперь ты сама по себе, дружок», – и с этим не поспоришь. Что ж, впервые в жизни я взаправду, взаправду сама по себе.
Лукас приезжает на следующий день. Я уже проснулась и оделась. На мне прямое черное платье, которое я купили в магазинчике Wow! в Кардиссе, и золотой браслет-манжета из шкатулки с украшениями Бэбс. По правде говоря, мне не хотелось надевать это платье, поскольку меня в нем отчислили. Но у меня больше нет ничего черного. Кажется непристойным идти за покупками на следующий день после того, как твоя мать умерла. А вот, будь я на ее месте, Бэбс без зазрения совести пошла бы в Saks: «Жизнь, черт побери, продолжается», но у меня пока еще сохранился мой собственный набор довольно консервативных правил. Возможно, когда-нибудь я усвою правила Бэбс, но не сейчас.
