После прогулки с Кейпом я иду в почтовое отделение. Я не знаю в точности зачем, просто мне надо чем-то себя занять. Сдается, после секса и разговорчиков с Кейпом я заскучала по Бэбс. Вдруг она прислала мне еще посылку? В моем почтовом ящике что-то лежит, но не розовая квитанция. Нет, это открытка.
Достав, я осторожно держу ее обеими руками. Я ненавижу открытки. Их посылают те, кому хочется похвастаться отличным путешествием. Но эта другая. На лицевой стороне там не картинка, где голубые волны лижут девственный пляж, а рисунок углем юной девочки. Русые волосы, карие глаза. Она хорошенькая, в том прямолинейном смысле, в каком бывают хорошенькими только юные девочки. Никакого макияжа. Улыбка обращена не тому, кто ее рисует, а миру вообще.
Я переворачиваю открытку. Строчки написаны твердым почерком, черными чернилами. Никаких перечеркиваний, никаких описок. Оборотная сторона карточки разделена на две части: на одной половике мой адрес, на второй – текст. Я его читаю.
«Дорогая Беттина,
Я нарисовал это сразу после того, как впервые увидел тебя в Чикаго, но Бэбс сказала прислать тебе ее, когда станешь постарше. Я никогда не забуду тот вечер. Твой танец был таким талантливым. Ты была такой храброй, что вышла перед гостями. Мне очень жаль, что все именно так закончилось. Я всегда буду жалеть, что как твой кузен не повез тебя в больницу и что после не связался с тобой раньше. С Бэбс непросто, но она правда тебя любит. Напиши, если хочешь.
С любовью.
Лукас».
Меня охватывает странное чувство. Мне даже хочется порвать и выбросить открытку. Он – взрослый мужчина, который слушается Бэбс, когда посылать мне почту, а когда нет. И еще его слова: «Пошли танцевать под Дучина и поливать всех розовым шампанским», – они тогда ушли и оставили меня в крови на кухне. Я снова переворачиваю открытку. Внимательно всматриваюсь в портрет. Я несколько минут смотрю на девочку и только потом до меня доходит: это же я.
Я возвращаюсь в Брайт-хаус. Не хочу идти к другим девчонкам в комнату Мередит, не хочу разговаривать про грядущие танцы. Конечно, я не могу им рассказать, что сегодня ночью увижусь с Кейпом, а им никогда не понять истинной подоплеки моих отношений с Джейком.
Оставшееся у меня время я использую для того, чтобы закончить очередное задание Доналдсона. Устроившись за столом, я пишу про «отцовский завтрак» в Чикагской Начальной. Не лучшая история, какая есть в моем репертуаре, я бы сказала, чуток пресная, но я знаю, что слушатели посмеются над Уэндолин Хендерсон. А еще она не вызовет встревоженных взглядов Дональдсона. И меня не пошлют из-за нее к школьному психологу, как девушку, которая написала про то, как любит объедаться батончиками «Твинкиз», а после вызывать у себя рвоту. Моих одноклассников, возможно, ужаснет диалог про «у-Беттины-нету-папы», ну и что с того? К этой ране я как будто привыкла.
Я забираюсь под одеяло, но слишком возбуждена, чтобы заснуть. В половине двенадцатого Холли уже крепко спит, и в нашей комнате черным-черно. Включив настольную лампу, я набрасываю на нее шарф от «Эрме», чтобы приглушить свет. Вместо обычных своих черных брюк и футболки от «Агнес Б.» я решаю надеть мое новое черное платье и лодочки, а к ним – медаль отца на цепочке, точно мы с Кейпом взаправду идем на танцы.
На щеки я наношу немного румян, на губы – толику помады. Когда я бросаю взгляд в зеркало, оттуда на меня смотрит взаправду привлекательная девушка. Точно Лукас своим рисунком проявил истинные мои черты, как ластиком стер неприметную серенькую мышку, которую всегда видела Бэбс.
Я взбиваю две подушки и накрываю их одеялом, чтобы моя кровать выглядела так, будто в ней кто-то спит, – на случай, если Дидс изменит своим привычкам и зайдет нас проведать. Многие ученики тайком сбегают из общежитий в ночь перед танцами – полные предвкушений и необходимости выпустить пар.
Кампус сияет фонарями, так что дорожку разглядеть нетрудно. Пять минут до полуночи. Я ускоряю шаг и к общежитию Кейпа подхожу ровно в полночь. Я тихонько стучу во входную дверь, и, конечно же, он мне открывает.
Я несколько обескуражена, что на Кейпе пижама: фланелевые штаны в красную клетку и белая футболка. Точно он только выбрался из постели. Теперь мое платье и лодочки выглядят нелепо. Как всегда, я слишком стараюсь. Слава богу, Бэбс вбила мне, что колготки – это решительно средний класс и что никогда не следует их надевать, разве только на самые официальные церемонии. Когда я снимаю лодочки и цепляю их за каблуки пальцами левой руки, то оказываюсь босиком, как Кейп. Не хочу цокать по ступенькам лестницы в его комнату.
Когда мы переступаем порог, Кейп говорит:
– Ты выглядишь красавицей, Беттина.
Он тянется поцеловать меня – мягко и нежно, как у лодочного сарая, но я отстраняюсь.
– Это не из мести Мередит?
– Конечно нет, – говорит он, точно я из ума выжила, раз спрашиваю такое.
А вот я вдруг далеко не уверена. Возможно, он все еще девственник и хочет заняться сексом перед танцами, чтобы не опростоволоситься перед Мередит.
Внезапно происходящее вызывает у меня ярость. Но чего я ожидала? Пиджак и корзинку для пикника ради полночной трапезы?
– Ты правда хочешь, чтобы я тут была? – В моем голосе определенно слышится стервозность.
– Конечно, – неуверенно отвечает он. Все идет не так, как он планировал.
– Докажи.
– Как? – спрашивает он. – Что сможет тебя убедить?
Я сама не знаю. Потом я вижу у шкафа его мокасины с монетками. Мне приходит в голову последний, самый страшный тест.
– Отдай мне свои пенни, – бросаю я ему вызов.
– Что? – удивленно переспрашивает он, недоумевая, зачем мне его мелочь.
– Те, что у тебя в мокасинах.
– Я не могу.
– Почему?
– Это моего отца. Я никогда не доставал их из обуви.
– А показать хотя бы можешь? – спрашиваю я равнодушно, словно уже потеряла к ним интерес. Однако я знаю, что без них я из его комнаты не уйду.
Кейп несколько минут возится с мокасинами, но все-таки достает монетки. Он возвращается с ними к кровати, где я сижу в моем черном коротком платье. Протягивает их мне. Это действительно те самые коллекционные монетки 1909 года. Я сжимаю их в кулаке так, как мне хотелось сделать каждый раз, когда я видела, что Мак носит их в мокасинах.
– Я их принесу тебе в следующий раз, когда мы увидимся, – решительно говорю я.
– А тебе не кажется, что и ты тогда должна мне дать что-то равноценное?
Думаю, он ожидает, что у меня нет ничего такого, что с ними сравнилось бы, что он выиграл в этой игре и что я буду вынуждена отдать монетки. Я провожу пальцами по медали отца на цепочке, ее не видно, она висит у меня между грудей. Потянув за цепочку, я вытаскиваю медаль, расстегиваю застежку и протягиваю серебряную штуковину Кейпу.
