Вода с ее волос капает на деревянный пол и собирается лужицами. Ростом она ниже меня, вероятно, пять футов и четыре дюйма, тогда как я пять и семь, но выглядит она более развитой. У нее есть сиськи и бедра, а у меня нет. У меня уже начались месячные, но женское тело еще не наросло. Мой жирок еще не распределился в симпатичные сексуальные округлости. Точно мои гормоны объявили забастовку.
Глаза у Холли карие, под стать русым волосам. В них беспечность и ласковость, а потому они кажутся миленькими. Она выглядит такой здоровой, пасторальной – как персонаж из романа Харди, но такой, какого я никогда не видела в реальной жизни. Она стоит так близко, что я улавливаю запах ее шампуня. Что-то фруктовое. Вероятно, какая-то разновидность дешевых «Хербал Эссенс», которую продают в супермаркетах в розовых или зеленых бутылках – в наборе с кондиционером. Во Франции шампунь покупают в аптеке. Он такой дорогой, что пользоваться им полагается не чаще раза или двух в неделю. Я с этим даже не заморачиваюсь. Я основательно опрыскиваюсь «Коко», но, учитывая мое курение, мне никогда не удается пахнуть той же чистотой, как от Холли, которая стоит теперь рядом с родителями.
– А что до брауни, то мне Дженни помогает.
Холли ставит ведерко с банными принадлежностями на туалетный столик. Начинает вытирать волосы. Полотенце у нее белое с розовой каемкой, и по кипенной белизне, по тому, как еще не свалялись петельки махры, я определяю, что оно новое. Куплено специально для ее комнаты в Кардиссе. Напоминание от родителей, что она не изгнана раз и навсегда из своего дома в Айова-сити. Когда она вернется домой, ее будут ждать все ее старые вещи, включая полотенца и простыни.
Я смотрю на Холли и пытаюсь завести небрежный разговор, даже если нас еще официально друг другу не представили. Я все еще не слишком поднаторела в попытках подружиться с девочками моего возраста.
– Дженни твоя сестра?
– Лучшая подруга, – хором отвечают Холли и ее мама и смеются над своей синхронностью.
– Дженни и Холли лучшие подруги с детского сада, – продолжает Донна. – Я даже удивилась, что она не забралась тайком к нам в машину. С тех пор как мы выехали из дому, Холли уже дважды ей написала.
Я воображаю огромные буквы-пузыри и конверты с наклейками. Пурпурные чернила.
– Холли по ветру нас пустит своими почтовым расходами.
– Перестань, мамочка! Ты болтаешь обо мне так, будто меня тут нет.
«Мамочка»? Она что, мать ее, издевается? В последнее время, перенимая манеру Бэбс, я начала браниться. В моем возрасте это не неуклюжая скороспелость. Скорее преимущество.
Но цинизм по отношению к «мамочке» Холли мне плохо дается. Свою я даже «мамой» еще не научилась называть. Внезапно у меня возникает такое чувство, что меня жестоко обманули. Я думала, сама суть школы-интерната – в том, что там нет родителей.
Холли делает несколько шагов вперед. Обнимает меня. Я чуть ошарашена, но обнимаю ее в ответ. Халат у нее мокрый, но тело еще теплое после душа. Мне хочется положить ей голову на плечо и застыть на веки вечные. Я так устала. Но я отстраняюсь. Сажусь на кровать. Теперь мне хочется курить, нет, мне отчаянно нужна сигарета, но я знаю, что Холли и ее мама придут в ужас, если я закурю в общей спальне. Это, вероятно, лучшее, что есть в Бэбс. Будь она тут, я без раздумья закурила бы. Она бы ко мне присоединилась, а после мы бы посмеялись над этой серьезной семейкой из Айовы.
Холли мою перемену настроения как будто не замечает. Она уверенно подходит ко мне и хватает за руку.
– Я так рада, что мы будем жить вместе, Беттина! Это будет просто прекрасно!
Мысленно я добавляю восклицательные знаки и двойные подчеркивания к моему растущему списку эпистолярных пошлостей.
– Давай отдадим ей подарок, мам! – Холли указывает на свой шкаф.
Мама Холли подмигивает и шарит за одеждой Холли. И протягивает мне длинный толстый предмет в крафтовой бумаге и с красным бантом. Только что я готова была пренебрежительно фыркнуть, а теперь вдруг мне стыдно. Мне ведь и в голову не пришло привезти что-то для Холли. «Вот это моя девочка. Как всегда, поглощена собой» – звучит у меня в голове голос Бэбс. Но мы же не на праздновании для рождения. Это первый день в школе. И, насколько мне известно, нет стандартной практики привозить подарки. Но ведь мне нетрудно было что-нибудь купить, вообще что угодно в дьюти-фри в аэропорту Шарля де Голля. Миниатюрную Эйфелеву башню? Колоду карт? Но эти люди даже не знают, что каждое лето я провожу во Франции, что у меня достаточно «шоколадных денег», чтобы путешествовать за пределами Иллинойса. Что в Бостон я приехала не на дешевом автобусе «Грейхаунд», а прилетела международным рейсом и заплатила восемьдесят долларов таксисту, чтобы он привез меня в школу. Но я знаю, Дженни на моем месте привезла бы подарок.
Я разворачиваю бумагу. Внутри – три на пять вязаный коврик в цветах Кардисса, с большим серым «Б» (надо полагать от «Беттина») на бордовом фоне.
– Спасибо, – говорю я со всем энтузиазмом, какой могу из себя выдавить. Я не вполне уверена, что это, черт возьми, такое и что мне с ним полагается делать.
Ловким движением Холли извлекает второй сверток и тоже его разворачивает. На втором коврике – серая буква «Х».
– Правда чудесные? Моя мама сама их связала! – Она кладет свой на пол у кровати. – Чтобы ноги у нас с утра не замерзли.
Опустившись на колени, я следую ее примеру.
– Видишь, совсем как в гостинице получается! – добавляет она.
«Скорее уж как в домике Барби, если бы Барби жила на ранчо и сама себе подрубала занавески», – думаю я. Но я правда тронута.
– Они чудесные, – медленно говорю я. – Большое спасибо, – и добавляю, снова чувствуя себя глупо. – Мне жаль, что я не…
Мама Холли хватает меня за плечо.
– Не волнуйся, милая. Придумывать их было так весело, а вязать один или два – в общем без разницы. Важно, чтобы вы, девочки, держались заодно. В этом году вам предстоит много трудиться, и я знаю, тут будут девочки из богатых семей, которые далеко не такие милые, как вы. Вы будете нужны друг другу.
К нам подходит, извлекая бумажник, папа Холли. Он достает две десятидолларовые бумажки. Дает одну Холли, другую мне. Мне хочется провалиться сквозь землю со стыда. Я изо всех сил пытаюсь отвертеться. Трясу головой. Отмахиваюсь.
– Ну же, Беттина, это пустяк, – говорит он. – Просто чуток деньжат, чтобы ты могла купить постер на стену или, может, перекусить в «Кардисс-гриле».
Взяв меня за руку, он вкладывает в нее деньги. Отдать их уже не получится.
В журнале «Мари Клэр» на дне дорожной сумки у меня припрятано дорожных чеков на тысячу долларов. Я понимаю, что рано или поздно Холли услышит про «шоколадные деньги», а тогда она и ее родители возненавидят меня, что я взяла эту десятку. Но я не могу придумать, как им это объяснить. Внутренний голос нашептывает, мол, просто скажи «нет». Но я решаю просто взять деньги, а потом отдать их Холли. Может, когда ее родители уедут, я просто скажу ей, что не могу их принять, что это чересчур. Или куплю на них ей что-нибудь. Подарок, с которым мне не пришло в голову приехать.
