Как будто ничего сложного. Я наклоняюсь. Осторожно кладу букет на белый брезент, закрывающий дыру и все шесть футов под ней. Но теперь цветы выглядят брошенными, точно кто-то споткнулся и их уронил. Совсем не преднамеренными.
– Нет, не так, – говорит Бэбс, – Не на могилу, в могилу.
Когда я поднимаю глаза, она, невзирая на утопающие в земле каблуки, кажется такой высокой. На мгновение мне становится страшно, что она столкнет меня в яму. Что я там застряну и что мне на голову опустят гроб Мака. Я могу сколько угодно кричать, но никому не будет до меня дела настолько, чтобы вытащить.
Но Бэбс меня не касается, только говорит нетерпеливо:
– Черт побери, Беттина, положи же цветы!
Я вижу, что Бэбс хочется поскорей со всем покончить и убраться отсюда. Отвернув угол брезента, я бросаю в яму цветы. Не вижу, куда они приземляются, даже стука не слышу.
Бэбс наклоняется поверх меня и швыряет что-то в яму. Что-то, что выглядит как горсть слипшейся гальки. Я поднимаю глаза и вижу, что шея у нее голая. Жемчуга. Цветы сгниют, но жемчуга навсегда останутся там. Будут лежать под гробом Мака крошечными камешками. Вечно будут его донимать.
Мы видим, как медленно возвращается, прикрывая ладонью глаза от солнца, Карл. Бэбс делает к нему несколько широких шагов. Берет его руки в свои.
– Спасибо, – тихонько говорит она, точно мы только стояли тут и читали молитву. Думали добрые мысли.
– Всегда пожалуйста, Табита, – серьезно отвечает Карл.
На меня он смотрит с прищуром, пристально. Может, он заметил, что мы сделали? Он машет нам на прощание. Снова занимает свой пост у могилы Мака. Бэбс поворачивается и направляется к «катафалку». Я бегу следом. Потом оборачиваюсь. Карл все еще смотрит нам вслед. Может, гадает, кто из нас умрет следующей.
Часть II
9. Кардисс
Сентябрь 1983
9 сентября 1983 года. Прозрачный ясный солнечный день в Кардиссе, штат Нью-Гэмпшир. Каждый листик четко очерчен. Ухоженные деревья тянутся ввысь. В небе – ни намека на серость, ни следа влаги, какие ожидаешь увидеть у горизонта над английском интернатом. Мне пятнадцать, и я приезжаю в школу-интернат на второй курс. Я – второкурсница или – на сленге Кардисса – «амеба».
Всем, видящим его впервые, Кардисс являет один и тот же вылизанный фасад. По-своему он даже красив. Он похож на колледж, только поменьше. Здания красного кирпича, белый мрамор крылечек. Над входными дверьми латинские изречения. Подстриженные лужайки раскинулись исключительно ради того, чтобы на них сидеть. Привлекательные мальчики и девочки раскинулись на них с раскрытыми книгами или тетрадями, точно нежатся на пляже образования.
Перед Кардиссом я в Чикаго не поехала. Бэбс сказала: «Ты сама это себе выбрала, детка. Ты слишком взрослая, чтобы я распаковывала твои вещи и застилала тебе постель». Ее не привлекают водянистый кофе и знакомство со всякими жизнерадостными родителями, которые захотят светски поболтать. Зато она купила мне серебряную с золотом ручку у «Тиффани». Отдала выгравировать на ней мои инициалы. Я планирую приберечь ее до экзаменов. Еще она дала мне крупный чек на обучение и авиаперелет и стопку дорожных чеков на расходы за весь год. Благодаря им я чувствую себя независимой. А еще мне грустно.
После трех месяцев во Франции с Сесиль я лечу прямиком из Парижа в Бостон. На такси добираюсь до кампуса. Ехать всего минут сорок пять. Большинство учащихся привозят родители. Я волнуюсь, как бы меня не начали жалеть, раз я приехала одна, как бы не начали спрашивать о такси. Но водитель подвозит меня прямиком к воротам кампуса и трогается с места, пока никто не заметил.
Багажа у меня почти нет, только одна небольшая дорожная сумка от Louis Vuitton, которую я купила на рю Жорж V. Бэбс терпеть не может Louis Vuitton. Считает пошлостью, когда повсюду логотипы. Дескать, от них кажется, будто ты слишком уж стараешься доказать, что можешь позволить себе дорогие вещи. Но мне сумка нравится. Она абсолютно не похожа на багаж, с каким приехали другие ребята. Чемоданы, полные новых простынь, пуховых покрывал, фланелевых пижам, стереопроигрывателей. Я надеюсь, что с дорожной сумкой выгляжу крутой. Словно я намеренно отказалась от подобного подросткового сора. Словно решила взять с собой только несколько пар брюк и топов неизвестных в Америке брендов «Агнес Б» и «Пти Бато», потому что так мне нравится. Но правда в том, что я понятия не имею, какую одежду полагается носить в школе-интернате. Я ничегошеньки не смыслю в шнурованных ботинках, вязаных носках и фланелевых пижамах, какие есть у всех подростков. У меня не было каталогов, по которым их заказывают. Но я привезла серебряную медаль отца, которую мне дала Бэбс. Я еще не пыталась его разыскать, но, возможно, теперь, когда я в Кардиссе, попробую. Кто знает, что из этого выйдет. Это изменит наши с Бэбс отношения, но я не уверена, что я к такому готова.
Едва войдя в ворота кампуса, я справляюсь с картой. Если верить брошюрке из пакета документов, меня поселили не в общежитии, а в некоем доме под названием Брайт. Сама идея меня привлекает: небольшая стайка девчонок живет в настоящем доме под присмотром преподавательницы, обычно молодой женщины без мужа и детей. Такой, что недавно поступила на работу в школу. Проблема с «домами» заключается в том, что, в отличие от общежитий, жить там может лишь небольшое число учащихся, от четырех до шести. Меньше шансов попасть в неловкую ситуацию с людьми не своего круга.
Брайт-хаус – в двух минутах ходьбы от главных ворот. Я без труда его нахожу. Дом белый, двухэтажный, с черными ставнями. Входная дверь открыта и подперта камешком, чтобы не захлопнулась. Внутренняя дверь просто притворена. Я вхожу в гостиную, которая выглядит так, словно попала сюда из обветшалого пансионата: продавленные диваны, потертое ворсистое покрытие пола, телевизор. Посреди комнаты молодая женщина постукивает ручкой по картонке с защелкой – как вскоре выясняется, она ждет меня.
Мисс Максорен, чье право мной распоряжаться тоже прописано в пакете документов, карябает что-то на листке, закрепленном на картонке. С виду ей лет двадцать семь, у нее короткие русые волосы. Я вдруг сразу понимаю (по тому, как крепко она вцепилась в свою картонку?), что у нее никогда не будет детей. На ней юбка цвета хаки, сабо и тщательно отутюженная оксфордская рубашка в тонкую розовую полоску.
Я ожидаю от нее улыбки, но она решительно протягивает мне руку. Сухо, деловито.
– Ты приехала последней, Беттина.
Времени всего-то чуть больше трех. Я думала, на заезд у нас весь день.
– Извините, – мямлю я.
– Я мисс Максорен, глава Брайт-хауса. А еще я преподаю французский и тренирую женскую сборную по хоккею на траве.
Мне хочется проникнуться к ней симпатией, но никак не получается. Я догадываюсь, что французский мисс Максорен выучила в женском колледже средней руки и выпускной курс провела в каком-нибудь заштатном городишке вроде Ренна в Бретани. Готова поспорить, она со знанием эксперта способна лавировать в Мольере и Камю, но ни разу не потрудилась открыть «Пари-матч», мой любимый журнал. Знаю, Бэбс над ней посмеялась бы, и потому мне тоже хочется.
