– Беттина, – повторяю я.
Взгляд у Мэгс уже не дружелюбный и не материнский.
– Тебе не следует заходить в дома чужих людей, Беттина, – говорит она. – Даже если тебе надо воспользоваться уборной. Так у нас в Грасс-вудс не делается.
В другой руке она сжимает лопату, ее пальцы впиваются в деревянную ручку. «Брось ею в меня», – хочется сказать мне. У меня нет нужного ответа.
Она поворачивается ко мне спиной, уходит к боковому входу в дом.
– Доброго тебе дня, – сухо говорит она, отряхивая грязь с сапог, когда поднимается на ступеньку.
– Спасибо, Мэгс, – говорю я, стараясь вложить в это прощание «извините».
Резко обернувшись, она смотрит мне прямо в лицо. Будь она человеком иного склада, она в этот момент заорала бы. Но она только говорит:
– Миссис Морс. Тебе правда пора идти. До свидания, Беттина.
Я смотрю, как она исчезает в Чайном доме. Я возвращаюсь по подъездной дорожке искать Бэбс.
Бэбс рвет на газоне одуванчики. Она взаправду выглядит так, будто это ее мирок.
Она на меня смотрит. У меня на лице моя «фирменная задумчивая мина» – по выражению Бэбс. Я думаю о Хейлере. Где он? На занятиях по теннису в «Хопсеквеске»? В скаутском лагере? Я наконец познакомилась с Мэгс, но теперь до меня доходит, что познакомиться-то я на самом деле хотела с ним.
Бэбс легко проскальзывает в салон машины. Я тоже сажусь. Закурив, она с мгновение мешкает, прежде чем запустить мотор.
– Ну и как прошло? – спрашивает она.
– Ммм… нормально. – Я не знаю, чего она от меня ждет.
– Видела ее?
– Да.
– И как она тебе?
– Хорошенькая. – Поскольку Бэбс красавица, думаю, она не слишком обидится на мою оценку.
– Хорошенькая крошка, кошка драная. Все в этой деревеньке на одно лицо. И мысль у них на всех одна – одна и та же. В отличие от тебя, ни у одной нет мозгов. Они листают альбомчики с картинками и думают, будто начитанны. Они раз в год ходят на балет или в оперу и считают себя культурными. Должно же быть что-то помимо «хорошенькой». Она с тобой разговаривала?
– Да. Она рассердилась, что я пришла.
– Так я и думала. Эти женщины просто исходят ядом. Теперь ты понимаешь, почему Мак приезжает в пентхаус. Ты была очень храброй, что туда пошла. Но Чайный дом тут не главное. Я хотела, чтобы ты сама увидела, какие ограниченные эти женщины. Никогда, никогда не живи в пригороде. Все эти долбаные теннис и гольф, садоводство и репетиторы для сопливых детишек. И оргазм они испытывают лишь однажды – когда едят карамболу в «Оскарс Маркет». Слава богу, я сбежала.
Все, что она перечисляет, звучит не так уж и плохо, но что тут скажешь? Мы покидаем Грасс-вудс раз и навсегда.
Когда мы возвращаемся в пентхаус, я понимаю, что Бэбс ждет гневной вспышки Мака. Что угодно, лишь бы его вернуть, пусть даже придется использовать меня, чтобы вывести из себя его жену.
Я воображаю, какую она заготовила отповедь: «Это моя мать велела установить тот чертов туалет. Что может быть невиннее, чем ребенок, попросившийся в уборную?»
Но ссоре не суждено состояться. Проходит неделя за неделей. Мак все не появляется.
8. Похороны
Август 1980
Через два месяца после нашего визита в Чайный дом Мак погибает в автомобильной аварии. Он врезался в дерево по пути домой из бара в Грасс-вудс, бар назывался «Асы». Капот всмятку, лицо Мака вдавлено в рулевое колесо. Перебрал скотча.
Я думаю про скорость. Мак движется, потом не движется. Вся энергия ушла в рулевое колесо. Несся в своем «Остин Мини» без ремня безопасности. В этом весь Мак.
Бэбс узнает новости от Талли. Бэбс не плачет. Во всяком случае, при мне. Мне она говорит, мол, да, люди умирают. Нет смысла разводить долбаную драму. Будут похороны. Надо строить планы, покупать одежду. В похоронах Бэбс видит своего рода вечеринку. Соберется уйма разодетых людей, чтобы попрощаться с одним из близких.
Поминальная служба должна состояться в Грасс-вудс через четыре для после аварии. Гроб будет закрытый, поскольку тело Мака слишком покорежено, но оно все равно будет там лежать. Эдакий разлагающийся, воняющий гость.
Бэбс даже не приходит в голову, что ее присутствие на похоронах может быть неуместно. Она надевает черное льняное прямое платье, а ведь она ненавидит черный цвет, потому что он идет слишком многим женщинам. Скрывает глаза за большими черными очками и в черный клатч кладет упаковку салфеток. Жемчужное ожерелье, которое она купила в отместку Маку, красуется у нее на шее. Возможно, она все-таки сентиментальна.
Она настаивает на том, чтобы я поехала с ней, хотя, насколько я успела понять, большинство людей не возят детей на похороны, если только дети не в родстве с усопшим. Меня она одевает в светло-розовое льняное платье с розовыми рюшами по вырезу – точно я какой-то аксессуар, может, бантик в ее светлые волосы.
Я не хочу ехать. После поездки в Чайный дом Мэгс знает меня в лицо. Если я появлюсь в церкви, это ее расстроит. Иногда мне кажется, что это я виновата в смерти Мака. Если бы я не упала на «Похмельной жрачке в круизе», если бы не залила кровью ему одежду, он, возможно, вернулся бы в пентхаус. Он занялся бы сексом с Бэбс на ее шелковых простынях, не пил бы в баре, не сел бы потом за руль. Я уверена, что инцидент на вечеринке положил конец их отношениям. Он просто не смог такого вынести. И слишком сложно было объяснять Мэгс, откуда кровь на рубашке.
Фрэнклин везет нас в Грасс-вудс на «катафалке». Когда мы подъезжаем к церкви Святой Троицы, оказывается, что мы опоздали. На улице никого нет, и большие белые двери закрыты, но Бэбс сует мне в руки букет белых роз.
– Они для Мака, Беттина. Ненавижу дурацкие венки на пластмассовых ножках. Из-за них гроб выглядит так, словно он в кругу победителей на Кентуккском дерби. Я хочу, чтобы ты положила букет на гроб. Розы – это сдержанно, но со вкусом.
Какой ужас… Не понимаю, как я сумею положить их туда так, чтобы все, особенно Мэгс, меня не увидели.
Волосы у меня стянуты на затылке в маленький тугой пучок. Вид у меня такой, будто я собиралась не на похороны, а на занятия балетом. Преспокойно поднимаясь по ступенькам, Бэбс держит меня за руку, словно мы тут взаправду только для того, чтобы отдать дань уважения.
Мы входим. Поют гимн «Господь мой, опора наша…» Бэбс толкает меня в спину, чтобы я шла по проходу, теперь я сама по себе, одна-одинешенька. Она решительно остается у задних рядов.
Я иду по проходу. Люди перестают петь. Едят меня глазами. Я сосредотачиваюсь на гробе. Нервничаю из-за букета. На самом гробе ничего больше нет. Он просто блестящий и черный – как рояль. Я почти дошла, когда чья-то рука хватает меня за запястье. Не дает идти дальше. Рука – красивого подтянутого мужчины, очень похожего на Мака. Впрочем, большинство мужчин в церкви на него похожи.
