Мне хочется спросить, что им известно. Но вечеринка слишком шумная. Такой разговор требует тишины и покоя. Я испытываю большое искушение хотя бы показать им мою комнату. Сказать Лукасу, как мне нравятся его картины.
– Где Бэбс? – дружески спрашивает Лукас. – Мы поднимались наверх переодеться, но официально на круиз не зарегистрировались.
Значит, Лукас больше похож на Мака, чем я думала. Пара добрых фраз, и он готов двигаться дальше. Я просто занимательное интермеццо перед тем, как окунуться в вечеринку. Что бы я ни говорила и как бы ни выглядела, всегда и всем нужна Бэбс. Я неопределенно указываю в толпу.
Десять вечера.
На улице темно, но пентхаус освещен лампами тики. Мак все еще не приехал. Если не знать Бэбс, можно подумать, что ей все равно. Но я наблюдаю за ней из своего шезлонга, – я ушла в уголок, чтобы выпить еще скотча. По легкой дрожи в ее правой руке, когда она курит, я могу определить, что она в ярости. Я сижу одна и просто наблюдаю. Фрэнсис ушла в комнату Стейси смотреть телевизор.
Мне хочется подойти к Бэбс, сказать, какая отличная получилась вечеринка. Она ловит мой взгляд и идет ко мне через всю комнату.
– Полный вперед, Беттина, – говорит она. – Я знаю, сколько труда ты вложила в свой номер. Тебя ждет сногсшибательный успех. В конце концов ты же моя дочь. Ты их потрясешь, особенно на этих каблуках.
Я сажусь прямее. Мой танец! Мак не пришел, но, по крайней мере, я могу сделать что-то, чтобы Бэбс почувствовала себя лучше. Вот только скотч, который я потягивала все это время, вдруг обращается против меня. Когда я встаю, голова у меня кружится. У меня позывы к рвоте. Но я несколько раз сглатываю, стараюсь их подавить, пока иду к себе в комнату за кассетой с «Кордебалетом». Захожу по пути в туалет посикать в надежде, что из меня выйдет часть скотча. Мне хочется сполоснуть лицо холодной водой, но я боюсь размазать макияж. Я просто смотрю в зеркало и думаю: «Я смогу. Я столько репетировала».
Я занимаю позицию на верху винтовой лестницы. Той самой, на которой срезала себе часть волос. Но сейчас ведь все иначе. На сей раз конец будет счастливый.
– Леди и джентльмены, – говорит Бэбс, – как капитан этого круизного лайнера я имею честь представить вам номер, подготовленный членом нашего экипажа. Моя дочь Беттина!
Все умолкают. Собравшиеся рассеянно хлопают, пока не видят меня на вершине лестницы. Тогда их энергия сосредотачивается и ударяет в меня точно волна. Я уже не на обочине вечера, я уже не помощница на празднике, я внутри самого праздника, я неотъемлемая его часть.
– Валяй, Беттина! Жги! – кричит Бэбс, улыбаясь мне снизу вверх, и выбрасывает вверх правую руку.
Я цепляюсь за перила. Тошнота не отступает. Я выжидаю мгновение, как учила меня Бэбс, и только потом включаю музыку. Потом я поднимаю голову, смотрю на зрителей. Начинается музыка. Поехали…
За танец десять, за внешность три
Отказом снова зад подотри…
Я покачиваю бедрами, снимаю халатик. Выставляю напоказ бикини. Высоченные каблуки в тон вышитым буквам.
Если у актрисы невезенье,
Грудь и бедра – вот спасенье!
Я вскидываю руку, тычу пальцем в воздух. Подпевая, стараюсь не пропустить ни такта. Все еще испытываю позывы к рвоте. Зрители смеются. Я боюсь, как бы они не решили, что я не умею танцевать. Я все равно продолжаю.
Обратись скорей к специалисту,
Он тебе шасси отладит быстро.
Теперь я двигаюсь гораздо медленней. Я уже перестала нервничать из-за танца. Мне просто надо добраться до подножия лестницы. Бэбс ненавидит тех, кто не доводит дело до конца. Гости все еще смеются.
На мою фигуру посмотри,
У меня не жизнь теперь, а попурри…
Остается пять ступенек. Всего пять ступенек. Я смотрю не на людей, а под ноги. Я уже больше не слышу музыки. Музыка превратилась в огромный шар звука, катящегося за мной вниз по лестнице. Жаль, что у меня нет биты, чтобы заслать его подальше… Я почти дошла. Почти закончила. Но нет. Я спотыкаюсь и падаю. И это не незначительное падение. Моя голова ударяется о край последней ступеньки, ноги перелетают через голову. Я чувствую удар, потом словно бы треск рвущейся ткани. Что-то мокрое…
Музыка все играет, но я просто лежу на мраморном полу. Белое бикини и скособоченные синие стилеты. Руки-ноги раскинуты, словно, спускаясь на лыжах, я налетела на камень. В голове у меня жгучая боль, такая сильная, что я ее почти не чувствую. Щеки у меня горят. Я знаю, что все стоят и на меня смотрят. Не могу позволить, чтобы они увидели, как я плачу. Я буду лежать тут, пока все не уйдут домой. Пусть на меня наступают. Мне все равно. Тогда я проберусь к себе в комнату. Постараюсь не попадаться на глаза Бэбс. Стану проигрывать в голове этот кошмар и недоумевать, как же это я сумела придумать такой идиотский план. Если бы я просто последовала примеру Фрэнсис, то не попала бы в такую передрягу. Она, наверное, все еще смотрит телевизор в комнате Стейси, пьет свой ананасовый сок, ест зеленое желе, в котором плавают крошечные оранжевые спасательные круги.
Чья-то рука у меня на спине… Она ласково меня гладит, потом берет за правый локоть, чтобы поднять. Поначалу я ничего не вижу, потому что лицо у меня залито кровью. Кровь струится из моего лба, и от того все размыто. Бэбс, говорю я себе. В кои-то веки она меня пожалела. Сейчас она мне скажет, мол, ничего страшного, мол, никакое это не фиаско, мол, я старалась как могла.
Я смотрю в пол и вижу рядом со своими ее стилеты цвета морской волы. Тут происходит нечто странное. Я вижу руки, которые меня касаются, меня поддерживают, и до меня доходит, что это не ее руки. Я поднимаю глаза и вижу его. Мака.
Он держит меня за локоть осторожно, просто чтобы удостовериться, что я не поскользнусь в крови и не упаду еще раз. Он отводит волосы от моего лица. Я не слишком четко его вижу, но понимаю, что он не потрудился одеться к празднику, что на нем самая обычная будничная рубашка. Пахнет от нее, как от всех прочих его рубашек, и от запаха я начинаю плакать. Я прислоняюсь к нему. Если бы Мак пришел раньше, Бэбс, вероятно, напрочь забыла бы про мой танцевальный номер. Ничего этого не случилось бы. Но теперь он тут. Наконец-то он пришел меня спасти.
Я чувствую другую руку на моем локте. Она отрывает меня от Мака, тащит на кухню. Бэбс. Она, наверное, вне себя, потому что Мак успел ко мне первым. Хочет утвердить свое право матери. Утешить меня. Мак идет за нами через распашную дверь. Мы все еще идем, когда вслед за нами бегом врываются Лукас и Поппи.
Хотя на кухне с нами еще трое взрослых, для меня в целом свете нас только двое: Бэбс и я. Повисает пауза. А потом… А потом Бэбс отводит правую руку, замахивается и дает мне пощечину. Со всей силы. По лицу. Я едва не падаю снова, но левой рукой она меня удерживает. Отвешивает новую пощечину. Щеку саднит, но боль – более живая и сконцентрированная, чем неряшливая кровь, льющаяся у меня со лба. Если бы от пощечин не было больно, ощущение было бы приятным. В каждой пощечине силы больше, чем Бэбс когда-либо обращала на мое тело. Оба раза, когда ее ладонь врезается в мою щеку, контакт превращает нас в единое существо. Я чувствую ее энергию и ее злость. А еще ее реакция воспринимается как любовь.
