— Нет, я же видела их — там есть и живые!
— Они скоро умрут. — Она посмотрела мне прямо в глаза, будто решив больше не щадить меня.
Я замерла.
— Нет!
Она положила руку мне на локоть:
— Сядьте. — Она подошла к раковине, повернула вентиль и подставила под кран стакан. В кране зашипело, но воды не было. Тогда она направилась к двери: — Я сейчас.
Вскоре она вернулась и протянула мне стакан тепловатой воды, и я вцепилась в него как в волшебную палочку.
Она присела рядом со мной, участливо спросила:
— Вы родственница?
— Да. Нет. Не знаю. То есть… Здесь моих близких нет. (Недоумение в ее глазах.) Я разыскиваю сына.
Она кивнула.
— Вы правы — здесь его нет. Последних пациентов мы вывезли сегодня утром. Осталось вывезти лишь оборудование.
— А старики?
Она резко поднялась, оставив мой вопрос без ответа.
— А как же старики?! — повторила я.
— Им уже не поможешь. — Бесстрастно сказав это, она отвела взгляд и взялась за, на которой стояла коробка с бельем. — Я вынуждена попросить вас уйти.
Горло вновь сдавила тошнота.
— То есть вы бросите их здесь?
Она отвернулась.
— Уходите.
— Нет!
Когда она наконец посмотрела на меня, в глазах ее светилась мольба.
— Уходите. И забудьте все, что видели здесь.
Я рванулась вперед — хотела схватиться за тележку, удержать, но женщина рванула ее в сторону, тележка с грохотом ударилась о дверной косяк, но в проем не вписалась, и женщине пришлось отступить назад и с усилием пропихнуть ее через порог. Оказавшись за дверью, женщина быстро двинулась по коридору, толкая перед собой тележку. Колеса с дребезжаньем катились по полу, и казалось, будто этот дребезг иголками втыкается в мои барабанные перепонки.
* * *
Я стояла посреди улицы, не зная, как там очутилась. Я бросила их, бросила, как и все остальные, я ничем не отличалась от других. Это наш мир. Мы приносим в жертву стариков. Неужели и мою маму постигла та же участь? Ее просто увезли. Все произошло так быстро. Она исчезла. А я и пальцем не шевельнула, чтобы помочь ей. Я сама допустила это.
Мама.
Я согнулась, опустилась на колени, желудок сжался, и меня вывернуло.
Меня рвало до тех пор, пока внутри ничего не осталось. Я неподвижно стояла на коленях посреди улицы. Надо вернуться. Накормить их, дать воды. Вытащить их оттуда. Или найти кого-то, кто поможет мне. Надо поступить по-человечески. Кто-то должен что-то предпринять. И возможно, этот кто-то — я и есть. Возможно, руководство больницы даже не знает о решении бросить стариков. Возможно, они и правда не знают ничего.
Вот только… Я не за этим сюда приехала.
Вей-Вень.
Старики в больнице — это меня не касается. Пусть они будут на совести врачей. И родственников. Кто-то же отправил их туда. На этот раз не я.
Мама. Я предала ее. И главное теперь — не предать Вей-Веня. А люди в больнице… Я не в силах им помочь. Мне надо думать о ребенке.
Меня опять вырвало — тело словно бунтовало против таких мыслей. От губ протянулись тоненькие ниточки слюны, в горле саднило. Так мне и надо.
Обессилевшая, я все стояла на коленях. Голова кружилась. Потом я медленно поднялась и побрела по улице. Куда идти, я не представляла, знала лишь, что хочу оказаться подальше от этого места.
Во рту у меня пересохло, я старалась дышать носом и то и дело облизывала губы. Но это не помогало. Тут я вспомнила, что захватила бутылку с водой. Я вытащила полупустую бутылку и большими глотками осушила ее. И поплелась дальше. Я совсем потеряла счет времени. С одной стороны небо было светлее, и меня тянуло туда. Может, там светит солнце и я избавлюсь наконец от всей этой серости? Но просвет быстро таял, и легкая дымка вскоре превратилась в плотную пелену.
Когда я поняла, что заблудилась, было почти темно.
Джордж
Мы вернули ульи туда, где они стояли прежде, — на луг, на опушку леса и на обочину дороги. Туда, где, по мнению Тома, было их законное место. Вот только Том, видать, вообще считал, что не его это забота — с пчелами возиться. Я приехал на луг возле Алабаст-Ривер задолго до обеда. Солнце припекало, поэтому моя белая шляпа, комбинезон и маска быстро нагрелись. Под комбинезоном у меня ничего не было, только трусы, и, добравшись до их резинки, капли пота собирались в щекотные лужицы. Небось во Флориде-то сейчас похуже, чем в аду. Слава тебе господи, что с этой идеей раз и навсегда покончено!
По местным меркам лето выдалось жарким. Погода последние недели держалась прямо-таки удивительная. Ни дождика. Пчелы сновали туда-сюда — улетали на восходе, а прятались в улье, лишь когда поздно вечером солнце скрывалось за владениями Гарета.
Мое любимое время, лучше не бывает. Я старался подольше находиться возле ульев. Никуда не торопился. Бывало, они танцуют, а я стою и любуюсь. Никаких закономерностей в их движениях я не видел, но знал, что именно так пчелы рассказывают друг дружке, где искать лучший нектар.
Я слегка взмахну крылышками, отлечу вправо, потом два шага влево, а теперь сделаю еще кружочек, и все это означает, что вам следует лететь мимо большого дуба, потом на холм, а оттуда через ручей — и вот та-ам, сестренки, там вас ждет лучшая в мире луговая клубника, целое поле!
Они сновали туда-сюда, залетали в улей, танцевали и снова скрывались — искали, находили и приносили. А ульи все тяжелели и тяжелели. Время от времени я пытался приподнять их и прикидывал, сколько они весят. Внутри уже скопилось немало меда. Жидкие золотистые деньги. Деньги на страховку, деньги на кредит.
Мы давно уже снабдили каждый улей дополнительными рамками для меда. А сейчас главное было не позволить пчелам отроиться, не дать старой матке забрать с собой часть семьи, чтобы освободить место для новой матки и ее расплода.
Алабаст-Ривер расположена довольно далеко от любого жилья, однако меня не раз просили убрать пчелиный рой, облюбовавший фруктовое дерево в чьем-нибудь саду. Я откликался на просьбу, и на месте меня встречали сердитые кумушки и их перепуганные детишки, которые запирались в доме и, прижавшись носом к окну, с ужасом наблюдали, как я стряхиваю рой и пересаживаю пчел в новый улей. Из-за таких отроившихся пчел за нами могла закрепиться дурная слава, поэтому я изо всех сил старался подобного избегать. Ну а пчелы, отдыхая от работы и дожидаясь, когда их собратья-разведчики отыщут им новый дом, как назло так и норовили окопаться не в ничейном лесу, а в чьем-нибудь саду.
Поэтому я то и дело залезал в ульи в поисках мисочек, и если находил хоть малейшие признаки, то сразу же придавливал их. Ведь если дело дойдет до личинок, то придется делить рой.
