Эмме было приятно, щеки у нее разрумянились, с Тома она глаз не сводила и все хваталась за него руками. Как будто в руках поселилась вся ее долгая тоска.
Я больше молчал. Пытался улыбаться, когда они улыбались, и смеялся, когда смеялись они. После нашей стычки в машине лучше было не рисковать. Отложим отцовские наставления до лучших времен. Как придет время — так и поговорим. Том ведь на целую неделю приехал.
Я с наслаждением съел все до последнего кусочка — ну, хоть кто-то в этом доме ценит вкусную еду. Собрав кусочком хлеба соус, я положил приборы крест-накрест на тарелку и поднялся.
В этот момент Том тоже встал из-за стола, хотя на его тарелке еще лежала целая гора еды.
— Очень вкусно, — сказал он.
— Ты бы хоть доел. Мама старалась, готовила, — сказал я вроде как добродушно, но вышло резковато.
— Он уже и так много съел, — влезла Эмма.
— Она несколько часов у плиты простояла.
Строго говоря, это я, конечно, хватил. Том вновь сел за стол и взял вилку.
— Джордж, ну какие несколько часов! — не унималась Эмма. — Это всего лишь пудинг.
Я уперся. Она старалась — с этим никто бы не поспорил, и она так радовалась, что Том приехал домой. Пускай мальчишка это ценит.
— Я в автобусе сэндвич съел, — сказал Том, уставившись в тарелку.
— Ты что же, досыта наелся, хотя знал, что мама дома тебе чего только не наготовила? Ты вообще по домашней стряпне не соскучился, что ли? Может, тебя где-то кормят мясным пудингом получше нашего?
— Нет, папа. Просто дело в том, что…
Он запнулся.
На Эмму я старался не смотреть — знал, что она поджала губы и взглядом пытается заставить меня замолчать.
— И в чем же оно — дело-то?
Том вилкой подвинул кусочек мяса.
— Я больше не ем мяса.
— Чего-о?!
— Ладно, ладно, — быстро проговорила Эмма и принялась убирать со стола.
Я сел. Теперь мне все стало ясно.
— Ну тогда понятно, почему ты такой тщедушный, — сказал я.
— Если бы все были вегетарианцами, в мире хватало бы еды на всех, — заявил Том.
— Если бы все были вегетарианцами! — передразнил я Тома, глядя на него поверх стакана с водой. — Люди во все времена ели мясо!
Эмма составила тарелки и блюда в стопку, так что теперь посреди стола опасно покачивалась высокая башня.
— Будет тебе! Том наверняка не с потолка это взял, — проговорила она.
— Очень сомневаюсь.
— Вообще-то нас, вегетарианцев, довольно много, — сказал Том.
— У нас дома едят мясо! — отрезал я и вскочил, да так резко, что уронил стул.
— Ладно, ладно. — Эмма вновь взялась за посуду и опять взглянула на меня. На этот раз ее взгляд не просил меня замолчать — он приказывал мне заткнуться.
— Но ты же не свиней разводишь, — выдал вдруг Том.
— А это ты к чему?
— Какая тебе разница, ем я мясо или нет? Ведь от меда-то я пока не отказываюсь.
Он усмехнулся. Миролюбиво? Нет. Нагловато.
— Знай я, в кого ты превратишься в колледже, сроду бы не отправил тебя туда! — Слова бежали впереди меня, но мне все равно было их не сдержать.
— Неужели тебе не ясно, что ему надо учиться? — встряла Эмма.
Ну естественно! Ясно как божий день, яснее не бывает! Всем на свете надо учиться!
— Все, что нужно было мне, я выучил вот здесь. — И я махнул рукой, вроде как хотел на восток — именно там был луг, где стояли ульи, — но не успел сообразить и показал на запад.
На этот раз он даже до ответа не снизошел.
— Спасибо за обед.
Он быстро убрал за собой посуду и повернулся к Эмме:
— Все остальное я тоже уберу. А ты посиди.
Она улыбнулась ему. А мне никто ничего не сказал. Оба они обходили меня стороной. Эмма взяла газету и исчезла в гостиной, Том повязал фартук — да-да, он и впрямь фартук напялил — и принялся драить кастрюлю.
У меня отчего-то совсем пересох язык. Я глотнул воды, но и это не помогло.
Они обходили меня стороной, а я стал вдруг громадным, как слон. Впрочем, слоном я не был. Я был мамонтом. Тем, кто вымер.
Тао
— Смотри, у меня есть три рисовых зернышка, а у тебя — еще два. Тогда сколько у нас с тобой всего зернышек? Я взяла со своей тарелки две рисинки и положила их на уже опустевшую тарелку Вей-Веня. Те детские лица — у меня никак не получалось забыть их. Высокую девочку, подставляющую лицо солнцу, широко зевающего мальчика. Такие маленькие. А Вей-Вень показался мне вдруг совсем взрослым. Скоро ему исполнится столько же, сколько им. В других регионах страны имелись школы, правда, ходили в них лишь немногие избранные. Те, кто впоследствии занимал руководящие должности, и те, кто должен был научиться принимать решения. То есть те, кто в саду не работал. Если только он окажется особенно талантливым и будет намного способнее всех остальных…
— А почему у тебя три, а у меня только две? — спросил Вей-Вень, скорчив гримаску.
— Ну хорошо, пусть две будет у меня, а у тебя три. Вот так, — я переложила ему на тарелку одно зернышко со своей, — сколько всего получается?
Вей-Вень положил пухлую ладошку прямо на тарелку и принялся возить по ней пальцами, будто раскрашивая невидимой краской.
— Хочу еще кетчупа.
— Вей-Вень. — Я решительно убрала его руку с тарелки; она была липкой и влажной. — Как надо сказать? Пожалуйста, дай мне еще кетчупа. — Я вздохнула и опять показала на зернышки риса: — У меня два. И у тебя три. Давай посчитаем: один, два, три, четыре, пять.
Вей-Вень потер рукой лицо, оставив на щеке красную полоску от кетчупа. Потом потянулся к бутылочке:
— Пожалуйста, дай мне еще кетчупа.
Надо было раньше начинать… Ежедневно вместе мы проводили всего час. И нередко я тратила это время впустую — играла с малышом или подольше кормила его. Сейчас он уже мог бы уметь намного больше…
— Пять, — сказала я, — пять зернышек. Правильно? Он понял, что до кетчупа ему не дотянуться, и с силой откинулся на спинку стула, так что стул подскочил. Вей-Вень часто делал что-то, не рассчитав силы. С самого рождения он был крепким и сильным мальчиком. И довольным. Ходить он начал поздно — словно никуда не спешил. Ему достаточно было сидеть на земле и улыбаться всем, кому вздумалось поболтать с ним. А таких находилось немало, потому что Вей-Вень был очень улыбчивым ребенком.
Я взяла бутылку и выдавила ему на тарелку немного красной химической жидкости. Может, он хоть сейчас начнет меня слушаться?
— Вот, пожалуйста.
