— Тао?
— Иди, а то опоздаешь на перекличку. — Я старалась не смотреть на него. Он несколько раз вздохнул, словно хотел что-то сказать, но, наверное, не смог подобрать слов.
Потом он ушел. Я слышала его шаги, затем хлопнула дверь, и я наконец осталась одна.
Я прошла в спальню. На кроватке Вей-Веня лежала его пижама. Я взяла ее в руки и села на край постели. Стирать пижаму мне не хотелось — Вей-Вень надевал ее всего два раза, а потом я положила ее на кровать. До его возвращения. Улыбающиеся месяцы на голубом фоне. Я пощупала ткань. Такая мягкая. И сладковатый запах детского пота еще до конца не выветрился.
Я просидела так весь день.
Со временем день и ночь поменялись местами. Пока Куань, уставший от тяжелой физической работы, спал, я бродила по гостиной. Расхаживала по комнате и стояла у окна, в постель ложилась лишь на рассвете. Отдыхать ночью я себе не разрешала: если бы я присела, если бы позволила себе перевести дух, если бы уснула, то Вей-Вень исчез бы навсегда.
Я повернулась к окну, откуда было видно белую ограду, которой обнесли фруктовые деревья. Через каждые сто метров возле ограды стоял охранник. Я присмотрелась к ближайшему. Он стоял не шелохнувшись и ничего не выражающими глазами смотрел перед собой. Чтобы узнать, что он охраняет, я бы все отдала.
Что внутри, мы не видели: ограда была высокой и даже с крыши нашего дома заглянуть за нее не было никакой возможности. Я уже пыталась. Сверху вдоль забора шла сетка. Первые дни ветер срывал ее, поэтому несколько раз приходили рабочие и чинили. Каждый день у ограждения собирались зеваки, но их быстро разгоняли. Территория охранялась строго. Как-то раз я тоже прогулялась вдоль неприступного забора, надеясь отыскать дыру или лаз под забором, однако повсюду натыкалась на охранников.
Куань рассказывал о самых разных слухах. Группу, в которой он работал, перевели на другой участок, в миле отсюда, поэтому по дороге у рабочих было время поделиться сплетнями. Люди строили догадки, а Куань пересказывал их мне. Якобы все случившееся как-то связано с Вей-Венем. И именно поэтому тут поставили забор и охрану. Наверное, они были правы, потому что после нас туда уже никого не пускали. И Вей-Вень лежит в больнице… Когда рабочие замечали, что Куань их подслушивает, то сразу же умолкали. Но, решив, будто он их не слышит, снова принимались болтать. Все разговоры крутились вокруг нас. Мы стали объектом всеобщего внимания и изменить это уже не могли.
Знали мы так же мало, как и все остальные, и наши догадки основывались на тех же самых наблюдениях. Там, среди фруктовых деревьев, с Вей-Венем что-то случилось, и теперь он непонятно где. Больше мы ничего не знали.
Я посмотрела на охранника. Теперь он сидел, поджав под себя ноги, голова свесилась на грудь. Он спал.
Уильям
Длина пчелиного яйца не превышает полутора миллиметров. По одному сероватому яйцу в желтой восковой ячейке. Спустя всего три дня из яйца проклюнется личинка, закормленная, совсем как избалованное дитя. Потом она начнет расти, а затем соты покроются восковыми крышечками. Там, внутри, личинка создает кокон и обматывается им, точно одеялом, защищающим ее от всех и вся. Здесь и только здесь она остается в одиночестве.
Через двадцать один день из соты выползает рабочая пчела. Новорожденный младенец, не готовый пока к жизни в этом мире. Она не умеет летать, не умеет самостоятельно питаться и едва способна ползать, карабкаться, перебирать лапками. Первые дни она выполняет самые простые задания внутри улья и не перемещается на большие расстояния. Она приводит в порядок соты — сперва собственную, потом чужие — и больше ни мгновения не находится в одиночестве. Рядом с ней другие пчелы, их сотни, и они развиваются и меняются совершенно так же, как она сама.
Затем приходит пора стать пчелой-кормилицей, хотя она по-прежнему еще ребенок. Теперь она обязана кормить тех, кто еще не родился. Она совершает первые вылазки, первые короткие полеты и разминает крылья, робко и осторожно. Это происходит по вечерам, когда погода хорошая. Для начала она выбирается из летка, быстро взлетает вверх и опускается вниз — все это прямо перед ульем, но затем постепенно увеличивает расстояние. Но пчела все еще не готова.
И у нее по-прежнему хватает дел в улье. Пчела перерабатывает поступающую в улей пыльцу, производит воск и выполняет обязанности сторожевой пчелы. Но расстояние ее полетов все растет и растет. Она готовится. Скоро придет ее время. Скоро.
И вот наконец она превращается в летную пчелу. Улетает надолго, крылья переносят ее с одного растения на другое, собирает сладкий цветочный нектар, пыльцу и воду, покрывая километр за километром. Пчела вновь одна, и тем не менее она — часть общности. В одиночку пчелка ничего собой не представляет, она настолько мала, что не играет никакой роли, но вместе с другими она — всё. Потому что все вместе — это улей.
* * *
Идея возникла из пустоты, но развивалась быстро, будто сама пчела. Я начал с набросков, едва заметных линий на бумаге, неточных расчетов, робких карандашных рисунков. Со временем я осмелел, высчитывал, прикидывал, линии стали отчетливее, весь пол был теперь устлан листками с выкладками. Наконец я взял перо и чернила, и моя идея обрела окончательную форму и четкие очертания. И в конце концов на двадцать первый день улей был готов.
— Вы сможете его сделать? — Я положил чертеж на потертую столешницу в доме у Конолли.
За долгие годы столешница покрылась царапинами, а сам стол обзавелся колченогостью. Уж, казалось, у Конолли-то мебель должна быть самой лучшей, но сапожник, как говорится, частенько ходит без сапог… В маленькой гостиной все выглядело каким-то перекошенным и кривым: незаправленная постель в углу, сломанный стул возле очага. Возможно, до собственного жилища у Конолли руки не дошли и, когда его вещи приходили в негодность, он просто бросал их в огонь? Повсюду на полу валялись стружки, словно он работал даже здесь, в гостиной, хотя на самом деле мастерская его располагалась в другой комнате.
Он взял один из чертежей. В его толстых заскорузлых пальцах бумага казалась особенно тонкой. Света не хватало, и Конолли, поднявшись, подошел к окну, где одно из стекол было разбито, а к раме была приколочена сучковатая доска. Я пришел сюда по рекомендации, Конолли называли лучшим плотником в округе, однако обстановка в его доме говорила скорее об обратном.
— С ящиком мне все понятно, но почему крыша скошенная?
— Ну… это дом. Жилище…
— Жилище? — Он помолчал. — Это же для пчел, разве нет?
Я подумал, что не смогу объяснить ему все это, мне нужно придумать причину, заговорить на его языке.
— Это из-за дождя. Во время дождя вода не будет скапливаться на крышке.
Он кивнул. Такое объяснение он понял, ведь теперь речь шла о практических принципах строительства, а не о чувствах.
— Из-за крыши выйдет сложнее. Но это ничего. — Он взял в руки чертеж, изображающий улей внутри. — А это… рамки?
