* * *
К дверям магазина выстроилась очередь. Похоже, слухи о том, что я восстал из мертвых, разнеслись по всей деревне, и каждому вдруг понадобились мои почти превратившиеся в труху специи и высохшие цветочные клубни. К счастью, утром я сделал несколько заказов, потому что к полудню только и успевал, что обслуживать покупателей. Видимо, нескольких часов хватило, чтобы о моем выздоровлении узнали все. Меня не впервые удивляла скорость, с которой слухи разлетались по нашей маленькой деревушке, будто подгоняемые ветром, — по крайней мере, так оно было, когда происходило нечто значительное. Как сейчас. Если судить по количеству пришедших посмотреть на меня, мое возвращение, видимо, приравнивалось к воскрешению Христа.
Я слышал, как вокруг перешептываются, но то, что предметом этих пересудов был я сам, волновало меня на удивление мало. На этот раз я не видел ехидных ухмылок и не слышал язвительных комментариев, градом сыпавшихся на меня после доклада о Сваммердаме. Явившиеся смотрели на меня с доброжелательным любопытством, благоговейно склоняли головы и протягивали мне руки. В чем причина такого отношения, я понял, взглянув на собственное отражение в оконном стекле. Я изменился. Безвольный лавочник исчез, как исчезли мои пухлые одутловатые щеки, а занявший его место худощавый мужчина с чеканным профилем вызывал уважение. Он казался особенным, не таким, как они сами. О том, что именно со мной приключилось, знали лишь немногие, однако даже и те склонны были не насмехаться, а преклоняться предо мною. Ведь я столкнулся лицом к лицу с собственной смертью, но вступил с нею в схватку и победил.
Я был на коне. Деньги текли рекой. Я стремительно подсчитывал и выдавал сдачу, при этом непринужденно болтая со всеми желающими перекинуться со мною словечком и стараясь никого не обделить вниманием. «Как поживает ваша дочь Виктория и ее супруг? Наградил ли Господь их детишками? А как на ферме дела? Сколько-сколько жеребят? Просто удивительно! А как всходы? Как по-вашему, урожайный год будет? Да это же крошка Бенджамин, подумать только — уже десять лет… А какой сообразительный! Он далеко пойдет, этот мальчуган».
Вечером, запирая магазин, я легким, отлаженным движением вставил ключ в замок. В другой руке я держал туго набитый кошелек. Ноги мои налились приятной тяжестью, однако я и сам не заметил, как прошагал полкилометра до дома. Там меня ждали книги, я собирался просидеть над ними до полуночи, потому что усталости совершенно не ощущал — напротив, у меня словно прибавилось сил. Прежде мне казалось, что нужно выбирать, однако сейчас ко мне пришло осознание: я вполне могу жить обычной жизнью, не отрекаясь при этом от своей страсти.
Тао
Наступила ночь, но я снова не спала. Как и все прочее, сон утратил смысл. Я стояла в гостиной, привалившись к стене, и, наклонив голову, разглядывала свои руки. Сжала пальцы. Отросшие ногти впились в кожу, я сжала руки сильнее, пока не почувствовала боль. Интересно, долго ли надо давить, чтобы ноготь проткнул кожу и выступила кровь?
То, что у меня отняли маму, я смогла пережить. Мама болела и была старой. И, судя по фильму, она провела свои последние дни в спокойном и красивом месте. Но Вей-Вень… Рыдания раздирали мне грудь, сдавливали горло, причиняли такую физическую боль, что я начинала задыхаться. Но я сдерживала их.
Никто не требовал, чтобы мы выходили на работу. На следующий день после нашего возвращения к нам пришли начальник моей группы и начальник Куаня. Им уже обо всем сообщили. Кто — они не сказали, а спросить я забыла. Они отказались войти и, стоя на пороге, сказали, чтобы мы не торопились и решали сами, когда нам лучше будет вернуться к работе.
Надолго ли они оставили нас в покое, мы не знали.
В первые дни мы находили возле двери подарки. В основном еду. Консервы. Бутылку настоящего кетчупа. Даже один киви. Я и не знала, что киви до сих пор где-то выращивают. Впрочем, он оказался совсем безвкусным. Наши вещи тоже кто-то принес — все, даже пустую коробочку из-под слив. От запаха меня затошнило.
Сначала Куань не выходил из спальни. Он лежал на кровати и плакал за нас обоих. Казалось, будто его рыдания переполняют нашу тесную квартирку. Но зайти к нему в спальню у меня не хватало сил.
Потом Куань встал. Мы молча бродили по квартире. Дни пролетали, а мы жили в пустоте, неподвижной и застоявшейся, как воздух в комнате Вей-Веня. Куань по-прежнему молчал. И у меня тоже не получалось ничего сказать, потому что я не знала как. Возможно, он ни в чем не винил меня, возможно, он даже и не думал об этом.
Хотя нет.
Его пустой взгляд. Нарочитая отстраненность. Прежде он старался держаться поближе, а сейчас мы вообще не приближались друг к другу. Однако он ничего не говорил. Наверное, не осмеливался. Или не хотел меня ранить? Я не знала.
Пустота между нами разрасталась в непреодолимую пропасть. Он отстранялся от меня, но и я не могла заставить себя притронуться к нему и заговорить с ним, так что находиться в одной комнате с Куанем было почти невыносимо. При взгляде на него у меня появлялись одни и те же мысли. И я опять повторяла про себя два слова: моя вина, моя вина, моя вина. Поэтому все в нем начало казаться мне отталкивающим. Его тело вызывало отвращение, мне становилось плохо от мысли, что он может прикоснуться ко мне, но эти чувства я старалась скрыть. Мы играли в игру мама-папа-малыш, вот только малыша больше не было. Мы готовили еду. Убирались. Стирали одежду. Дни были неотличимы друг от друга. Мы вставали, одевались, что-то ели. Пили чай. Этот вечный чай. И ждали.
Я то и дело звонила в больницу. Всегда я, ему даже на это не хватало решимости. С доктором Хио поговорить никак не удавалось, а через несколько недель мне сообщили, что она там больше не работает. Почему — другие врачи не сказали.
С кем бы я ни говорила, ответы я слышала одинаковые: «Больше нам ничего не известно. Вам придется подождать. Конечно, мы сообщим. Разумеется. Подождите еще немного. Всего несколько дней. Мы все выясним. И свяжемся с вами. Мы свяжемся с вами. Подождите еще немного».
Несмотря на то что нам разрешили не выходить на работу, однажды утром Куань, приняв душ, оделся в рабочую одежду.
— Почему бы и нет… — тихо сказал он.
Я удивилась, но не оттого, что он собрался на работу, — меня поразило, что сама я почувствовала невероятное облегчение. Наконец-то его не будет рядом со мной, я смогу остаться одна! За все долгие недели я впервые обрадовалась.
— Это же ничего? — спросил он.
— Да. Иди.
— Если тебе кажется, что одна ты не справишься, я могу остаться.
— Нет, со мной все будет хорошо.
Но Куань не двигался. Одежда висела на нем мешком, худой как никогда. Он молча смотрел на меня, видимо ожидая чего-то. Что я рассержусь, закричу, наброшусь на него? Но почему же я должна сердиться и кричать? Теперь и это — моя обязанность? Его большие глаза умоляюще смотрели на меня, рот был приоткрыт. Это зрелище показалось мне совершенно невыносимым, и я отвернулась. Когда-то при взгляде на этого мужчину я забывала обо всем на свете. Теперь же мне хотелось побыстрее от него отделаться.
