Закончила она очень быстро. Я слышал, как она встала, но притворился, что ничего не заметил, что с головой погрузился в работу. Однако Шарлотта не спешила уходить и стояла возле книжного шкафа.
Я поднял взгляд:
— Благодарю.
Она кивнула. Но почему же она не уходит? Не могу же я работать, когда в спину мне дышит это существо из плоти и крови.
— Ты… Если хочешь, садись, — предложил я наконец, пододвинув ей стул. Ведь, в сущности, мне нужно было ее как-то отблагодарить.
— Спасибо. — Она поспешно присела на самый краешек стула.
Я вернулся к работе.
— Что это? — Она показала на чертеж.
Я посмотрел на нее:
— А как ты сама думаешь?
— Улей, — тотчас же догадалась она. Я изумленно посмотрел на нее, но потом понял, что она, должно быть, тоже прочла все мои журналы. — Ты хочешь собрать такой улей? — спросила она.
— Я закажу такой улей, и мне его соберут.
— Но… ты прямо сразу начнешь его делать?
— Отчего же прямо сразу? Разве ты не видишь, сколько книг я уже прочел? — Я обвел рукой книжные полки.
— Вижу, — ответила она, а затем уставилась на свои руки, лежавшие на коленях.
Раздражение во мне росло.
— Ты, кажется, обещала не мешать мне?
— Прости. Буду молчать.
— Нет, в голове у тебя что-то крутится.
— Я просто…
— Что?
— Ты всегда говорил, что начинать следует с самого низа.
— Вон оно как. И что же я еще говорил?
А ведь верно — я это говорил. Повторял неоднократно. Правда, не Шарлотте, а Эдмунду, когда он, делая уроки, сразу старался перескочить к самым сложным задачам, не освоив даже обычного умножения.
Она подняла голову:
— Еще ты рассказывал о том, что натуралист должен начинать работу с наблюдений.
— Верно.
— Что наблюдения — это основа всего. И лишь потом следует переходить к размышлениям.
Лоб мне словно сдавило железным обручем. Устами Шарлотты говорил я сам, и в словах моей дочери была жестокая и окончательная правота.
Тао
Мы проследовали за доктором Хио к лифту, поднялись наверх, прошли по длинному коридору до другого лифта и спустились. Доктор шагала очень быстро, время от времени оглядываясь. Возможно, она не желала, чтобы нас кто-нибудь заметил. Как она сама сказала, согласно инструкциям навещать Вей-Веня не разрешалось. Он лежал в изоляторе, а заходить туда было запрещено.
— Но, — сказала она, обращаясь, скорее, к самой себе, — вы мать. — Она бросила быстрый взгляд на Куаня, словно впервые заметив его. — Вы родители. Вы должны его увидеть. — Ее голос вдруг задрожал, наигранное профессиональное сочувствие испарилось.
Что ждет нас там? Вей-Вень на больничной койке. Бледный. Глаза закрыты. Синяя сеточка вен на веках. Маленькое тело, прежде такое быстрое и полное жизни, а теперь совсем ослабшее. Руки вытянуты вдоль тела, из одной руки торчит трубка от капельницы. Руки, которые обнимали меня за шею, гладкая мягкая щека, прижимавшаяся к моей. А вокруг приборы, аппараты, мерцающие экраны. Стерильность. Белизна. И одиночество?
Изолятор располагался далеко, хотя, возможно, доктор специально вела нас кружным путем. Когда мы проходили мимо других врачей, она лишь коротко кивала и ускоряла шаг. Мы будто бы шли к самым недрам больницы, туда, откуда не существует выхода.
Наконец доктор остановилась перед железной дверью. Она огляделась, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет, а потом нажала на кнопку. Дверь с тихим шорохом отворилась. По периметру дверной косяк был обит черной резиновой лентой, так что внутрь не проникало ни пылинки. Мы шагнули внутрь. За вентиляционной решеткой что-то громко гудело. Воздух внутри был совсем другим. Дверь за нами плотно закрылась, точно в черной резине скрывался притягивающий металл магнит.
Я ожидала увидеть здесь врачей и медсестер. Представляла, как они, одетые в стерильные белые халаты, подбегут к нам. Слышала их строгие резкие голоса. «Сюда нельзя, немедленно покиньте помещение, это отделение закрыто для посетителей». Я продумала слова, которые скажу им. Приготовилась дать отпор Куаню — я видела, что он уже собрался отступить, не желая находиться здесь, на запрещенной территории.
Но коридор перед нами был пустым. Все отделение было пустым. Мы прошли вперед, завернули за угол. Я ожидала увидеть стойку дежурного и снующих по коридору врачей. Однако и здесь не было ни души. Доктор Хио шла впереди. Лица ее я не видела, но двигалась она как-то нерешительно, постепенно сбавляя шаг.
Она остановилась перед еще одной дверью. Эта дверь тоже была железной, гладкой и блестящей, безо всяких ручек. Посредине имелось круглое окошко, похожее на иллюминаторы на старых кораблях. Я заглянула внутрь, но лампы здесь светили слишком ярко, и я так ничего и не разглядела.
— Это здесь. Он лежит здесь, — сказала она. Она замялась. А потом отступила назад: — Вы можете зайти туда одни.
Я дотронулась рукой до двери. Ледяной металл ожег кожу, и я на миг отдернула руку. Моя ладонь оставила на стерильной поверхности влажную отметину. А затем я открыла дверь.
Я шагнула вперед и оказалась в полутемном помещении. Краем глаза я увидела, что Куань последовал за мной. К темноте я привыкла не сразу и едва не врезалась в толстую стеклянную стену, расположенную всего в метре от двери. За стеклом находилась обычная, скромно обставленная больничная палата. Шкаф. Кровать. Железная тумбочка. Голые стены. Кровать.
Пустая.
Кровать была пустой.
Палата была пустой. Вей-Веня там не было.
Я метнулась назад, в коридор. И остановилась. Рядом с доктором Хио стоял другой врач. Они шепотом горячо обсуждали что-то. Незнакомый врач внушительно нависал над доктором Хио и казался строгим и раздраженным.
Куань остановился возле меня.
— Где он? — громко спросила я.
Врач повернулся к нам и умолк. Высокий, худощавый и бледный, с беспокойными руками, которые он спрятал в карманы халата.
— К сожалению, вашего сына больше здесь нет. Его выписали.
— Как это?
— Его перевели в другую больницу.
— Перевели? И куда же?
— Его перевели в… — Он старательно прятал глаза. — В Пекин.
— В Пекин?!
— Как вам, вероятно, уже сообщили, мы по-прежнему не уверены в диагнозе. По этой причине было решено перевести его в специализированную клинику.
Куань лишь молча кивал.
— Нет, — сказала я.
— Что? — Врач наконец посмотрел на меня.
