Гарет отстегнул деньжат и на новую городскую библиотеку. Там даже повесили блестящую латунную табличку, и на ней все желающие — а таких находилось немало — могли прочесть, что местные жители выражают глубокую благодарность «Пчеловодческому хозяйству Грина» за финансовый вклад в строительство библиотеки.
Месть изгоя, вот как это называется. А мы, кто был в школе не изгоем, а обычными подростками, стояли и смотрели, как Гарет с каждым годом богател.
Каждому пчеловоду известно, что настоящий доход идет не с продажи меда. И не меду Гарет должен сказать спасибо за сколоченное состояние. Реальные деньги пчеловоду приносит только опыление. Без пчел сельское хозяйство обречено. Бесконечные ряды цветущих миндальных деревьев или поля черничных кустиков — все это гроша ломаного не стоит, если пчелы прекратят переносить пыльцу с цветка на цветок. За один день пчелы способны продвинуться вперед на несколько миль. Облететь тысячи цветов. Без них цветы были бы такими же беспрокими, как участницы конкурса красоты. Во время конкурса посмотреть на них приятно, но пользы никакой. Когда пчел нет, то и плодов тоже нет, а цветы просто вянут, и все.
Гарет с самого первого дня делал ставку на опыление. И пчелы его вечно путешествовали по стране. Всегда в дороге. Я читал, что они этого не любят и что им все эти разъезды вредны, но Гарет утверждал, что пчелы ничего не замечают и в его ульях царит такое же спокойствие, как и в моих.
В пчеловодстве Гарет был пришлым, чужаком — возможно, именно поэтому он и занялся опылением. Он чуял, откуда ветер дует, понимал, что маленькие семейные пасеки наподобие моей, где уклад не менялся на протяжении многих поколений, золотой жилой не назовешь. Они и прежде-то особой прибыли не приносили, а сейчас и подавно. Инвестиции, даже самые незначительные, ложились на наши плечи неподъемной тяжестью, и мы существовали лишь благодаря снисходительности сотрудников местного банка, которые не всегда строго отслеживали сроки выплаты кредитов и верили, что пчелы и в следующем году не подведут. Они верили, когда я убеждал их, что дешевая китайская дрянь, называемая медом, которой с каждым годом становится все больше и больше, не представляет для нас никакой угрозы и что следующей осенью мы отлично все продадим. Что деньги рекой потекут, прямо как прежде.
Все это было враньем. И поэтому мне ничего не оставалось, как пересмотреть подход. Поучиться у Гарета.
Уильям
— Хочешь, я помогу тебе? — спросила Тильда, остановившись в дверях. В руках она держала бритвенные принадлежности и зеркало.
— Ты можешь порезаться о лезвие, — ответил я.
Она кивнула. Тильда, как и я сам, знала, что проворства ее рукам недостает.
Немного погодя она вернулась и принесла таз с водой для умывания, мыло и расческу. Разместив это все на тумбочке, она придвинула ее к кровати, чтобы мне было удобнее. Последним Тильда поставила на тумбочку зеркало и замерла, когда я взял его в руки. Неужели она боялась, что собственное отражение настолько ужаснет меня?
На меня смотрел незнакомец. Мне следовало бы испугаться, однако этого не произошло. Исчезли припухлости, из-за которых лицо казалось слабовольным. Любезный лавочник исчез, уступив место человеку, немало пережившему. Удивительно, ведь на протяжении нескольких месяцев я не вставал с постели и если что-то и пережил, так это страдания от собственной подлости. Но об этом отражение в зеркале умалчивало.
Смотревший на меня человек походил на морского волка, избороздившего все на свете моря и океаны и вернувшегося на берег, или на шахтера, который отработал долгую смену под землей и наконец поднялся наверх, или на ученого, отправляющегося домой после утомительной работы в джунглях. Потрепанный жизнью, худой, но не лишенный изящества. Как прожитая жизнь.
— Принесешь ножницы? (Тильда с удивлением воззрилась на меня.) Я чересчур оброс — одной бритвой не обойтись.
Она кивнула и сбегала за швейными ножницами.
Ножницы были маленькими и неудобными, сделанными для женских пальцев, тем не менее самые ужасные космы мне все же удалось ими состричь.
Поболтав помазком в воде, я тщательно намылил его, вдыхая свежий, слегка отдающий хвоей аромат.
— Где нож? — Я огляделся. Она замерла, опустив глаза и спрятав руки под фартук. — Тильда?
Вытащив из кармана бритвенный нож, Тильда протянула его мне. Рука у нее слегка дрожала, точно ей не хотелось отдавать мне нож. Я забрал инструмент и принялся за бритье. Затупившееся лезвие царапало кожу.
Тильда стояла и смотрела на меня.
— Спасибо, можешь идти, — сказал я ей.
Однако она не сдвинулась с места. Стояла и глаз не сводила с ножа в моей руке. Я вдруг понял, почему она не уходит и чего страшится. Я опустил руку.
— Ведь я бреюсь — разве это само по себе не признак выздоровления?
Она задумалась, как обычно.
— Мне радостно, оттого что ты нашел в себе силы, — наконец ответила она, но не ушла.
Если бы мне вздумалось сотворить нечто подобное, я постарался бы осуществить это так, чтобы все выглядело как естественная смерть. Я бы пощадил Эдмунда. Я даже все рассчитал — времени на это у меня имелось предостаточно, — но Тильда, разумеется, ничего не знала. Ей лишь казалось, что оставь она меня одного в комнате, да еще и с острым ножом в руках, как я тотчас же воспользуюсь случаем, словно случай этот единственный. Простоты Тильде не занимать.
Если бы я пожелал покончить со всем раз и навсегда, то смерть я принял бы на улице, в снегу, одетый лишь в ночную сорочку. На следующий день меня нашли бы замерзшим, с сосульками в бороде и инеем на ресницах, и о моей смерти говорили бы так: торговец семенами заблудился в темноте и замерз насмерть, бедняга.
Или грибы. В лесу их видимо-невидимо, и прошлой осенью некоторые из них перекочевали оттуда в верхний левый ящик комода, стоявшего у меня в магазинчике. Ящик этот я предусмотрительно запер, а ключ есть только у меня. Яд таких грибов действует быстро. Спустя несколько часов ты делаешься вялым, немного погодя сознание покидает тебя, затем, всего за пару дней, твои органы разрушаются, после чего наступает смерть. Доктор наверняка решит, что причиной смерти стал отказ какого-то жизненно важного органа. И никто не узнает, что ты сам избрал такую кончину.
Или утопление. Река за домом не замерзает даже зимой.
Или псарня у Блейков, где семь диких голодных тварей злобно бросаются на ограду, стоит к ней только приблизиться.
Или тот крутой овраг в лесу.
Возможностей существовало великое множество, но сейчас я сидел на кровати, сбривал бороду и не собирался воспользоваться ни одним из описанных способов, ни ножом у меня в руке. Я воскрес, и больше все эти способы мне не понадобятся.
— Мне не хотелось бы задерживать тебя, — сказал я Тильде, — у тебя наверняка полно забот. — И я махнул рукой в сторону двери, за которой прятался дом с его бесконечными требованиями: уборка, стряпня, стирка, мытье пола, посуды и всего остального, что женщины во все времена считали нужным вымыть и начистить.
