— Где все остальные? — спросил я, потому что дом показался мне на удивление тихим.
И тотчас же пожалел о том, что спросил. К чему мне другие — сейчас, когда он наконец зашел ко мне? Сейчас, когда мы с ним наедине?
Эдмунд слегка покачивался, точно не мог решить, на какую ногу перенести тяжесть тела.
— В церкви.
Значит, сегодня воскресенье…
Я попытался привстать, чуть приподнял одеяло, и в нос мне ударило мое собственное зловоние. Когда же я в последний раз мылся?
Впрочем, даже если Эдмунд что-то и заметил, то вида не подал.
— Ну а ты? — спросил я. — Почему ты сам остался дома?
Это прозвучало как обвинение, хотя на самом деле мне следовало поблагодарить его. Он не смотрел на меня — сидел, уставившись в стену над кроватью.
— Я… я надеялся, что смогу поговорить с тобой, — в конце концов проговорил он.
Я медленно кивнул, силясь скрыть бесконечное счастье от того, что вижу его.
— Хорошо, — сказал я, — очень рад, что ты пришел, я долго этого ждал.
Я попытался выпрямиться, но мои кости будто бы разучились поддерживать тело, и мне пришлось облокотиться на подушку. И даже для этого мне пришлось приложить усилия. Я подавил желание натянуть одеяло до самой шеи, чтобы приглушить запах. Зловоние, источаемое моим телом, было невыносимо. Почему я прежде не замечал, что мне необходимо принять ванну? Я провел рукой по лицу. Щетина, как всегда, густая, отросла на несколько сантиметров и превратилась в клокастую бороду. Я наверняка походил на пещерного человека.
Эдмунд посмотрел на мои ноги, торчащие из-под одеяла. Ногти были длинными и грязными. Я быстро втянул ноги под одеяло и сел.
— Так о чем, Эдмунд, ты хотел со мной поговорить?
Он старался не встречаться со мной глазами, однако вопрос задал без малейшего смущения:
— Скоро ли отец оправится от недуга?
Краска стыда бросилась мне в лицо. Тильда просила. Девочки просили. Доктор просил. Но Эдмунд — впервые…
— Я бесконечно благодарен тебе за то, что ты пришел, — сказал я, готовый вот-вот разрыдаться. — Я так хотел бы все объяснить!
— Объяснить? — Он провел рукой по волосам. — Мне не нужны объяснения. Я лишь хотел попросить тебя встать с постели.
Как я мог ему ответить? Чего он ожидал от меня? Я похлопал ладонью по матрасу, приглашая его присесть.
— Садись, Эдмунд. Давай поболтаем. Чем ты в последнее время занимался? (Он не сдвинулся с места.) Расскажи мне про учебу. Голова у тебя светлая, поэтому, надеюсь, в школе ты делаешь успехи?
Он ждал осени, готовился к ней, ведь именно осенью начиналась его учеба в столице. На учебу ему мы долго откладывали, но сейчас она, наверное, уже шла полным ходом. У меня вдруг кольнуло в груди. Деньги на учебу, наши накопления — а вдруг, пока я лежал тут, Тильда их потратила?
— Надеюсь, все идет своим чередом? Учеба тебе легко дается? — быстро спросил я.
Он кивнул — впрочем, без особой радости.
— Да, когда есть вдохновение.
— Хорошо! От вдохновения многое зависит. — Я протянул ему руку: — Садись же. Давай побеседуем по душам. Я так по тебе соскучился.
Но он не сдвинулся с места.
— Мне… мне надо идти.
— Всего несколько минут? — Я старался, чтобы голос мой звучал легко и непринужденно.
Он мотнул головой, отбросив челку, но на меня так и не посмотрел.
— Я должен заниматься.
Мне было приятно слышать, что он готовится к занятиям, и тем не менее — раз уж он пришел навестить меня — почему бы не уделить мне чуть больше времени?
— Мне просто хочется побыть рядом с тобой, — умолял я. — Всего минутку!
Он едва слышно вздохнул, но подошел ближе, присел на краешек кровати и протянул мне руку.
— Спасибо, — тихо сказал я.
Его рука была теплой и гладкой. От нее словно струился волшебный свет, она была мостиком, по которому до моего тела добралась здоровая кровь сына. Мне хотелось сидеть так вечно, но я уже видел в Эдмунде признаки его вечного беспокойства. Рука подергивалась, он заерзал и шаркнул ногами.
— Прости, отец. — Эдмунд резко поднялся.
— Ничего, — ответил я, — тебе не стоит извиняться. Я все понимаю. Тебе нужно заниматься — это ясно.
Он кивнул, не отрывая взгляда от двери. Ему хотелось поскорее покинуть меня, опять обречь на одиночество.
Он сделал несколько шагов, но потом вдруг остановился, будто вспомнив о чем-то, и повернулся ко мне:
— Послушай, отец… Когда у тебя вновь появится желание подняться с кровати?
Я сглотнул слюну. Эдмунд достоин честного ответа.
— Не в желании дело… Страсть, Эдмунд. Ее я утратил.
— Страсть? — Он поднял голову. Вероятно, это слово навело его на определенные мысли. — Значит, нужно вновь обрести ее, — поспешно проговорил он, — и позволить ей вести тебя дальше.
Я был не в силах сдержать улыбку. Такие высокие слова в устах беспокойного мальчика.
— Без страсти мы ничто, — сказал он с грустью, которой я никогда прежде не замечал в нем.
Не проронив больше ни слова, он вышел из комнаты. Я вслушивался в поскрипыванье досок под его ногами, а потом затихло и оно. Но, несмотря ни на что, мне казалось, что еще никогда раньше мы с ним не были так близки.
Рахм оказался прав: я пожертвовал страстью ради мирской суеты. И Рахма я потерял, потому что не проявлял страсти к своему занятию. Однако Эдмунд остался со мной, я по-прежнему мог доказать ему что-то, заставить его гордиться. Таким образом мы станем ближе друг другу. Я спасу честь семьи, и наша близость принесет плоды. Возможно, я даже вновь завоюю расположение профессора Рахма и нас станет трое: отец, сын и наставник.
Я перевернулся набок, сбросил одеяло с моего зловонного тела и встал. На этот раз окончательно.
Джордж
Я закрылся в мастерской — сооружал новые ульи, как обычно и бывает в это время года. Весна двигалась к нам семимильными шагами, природа готова была вот-вот одеться в зеленое, а все вокруг только и ахали — какая, мол, повсюду красота, да как приятно понежиться под солнышком. Я же сидел в мастерской, под потрескивающими лампами, и как чокнутый строгал и заколачивал гвозди. В этом году я просиживал там дольше обычного. После того как Том уехал, мы с Эммой разговаривали мало. Я почти все свободное время проводил в мастерской — вроде как побаивался вступать с ней в спор. Язык у нее подвешен получше моего — с женщинами такое часто бывает, — и она нередко добивалась, чего хотела. Да и если вдуматься, частенько она бывала права. Вот только не в этот раз. Уж тут-то я в своей правоте не сомневался.
