– Чего только русские не придумают, чтобы не строить хорошие дороги, – похлопав по сиденью, пошутил Карл.
– А еще, однаха, придумали «катюшу», – прищурив и без того узкие глаза и улыбаясь каким-то своим мыслям, заметил Кеша. – Была такая песня: «Разлетались головы и туши, когда пела русская Катюша».
– Мой отец работал на Красную армию, здесь, в Сибири, – буркнул Карл.
– В трудовом лагере? – поинтересовался Пряхин.
– Я-я! – быстро подтвердил Карл и, помолчав немного, начал расспрашивать, какие деревья и кустарники растут в этих местах.
И тут Иннокентий проявил удивительную осведомленность, должно быть, на лекциях в институте он мух не ловил, а учился прилежно, все честь по чести.
– Вот это лиственница, чуть дальше – сосны, березы, а под ними растут сарана, щавель конский, заячья капуста, пырей, – начал рассказывать и показывать он. – Еще дальше кусты осины, можжевельника, кусточки белоголовки, пастушьей сумки, болотной хлебницы, иван-чай.
– О, знаю, иван-чай! Его заваривают вместо чая, – закивал головой Карл.
– Олени, маралы, изюбры и лоси очень любят это разнотравье, – продолжил Кеша. – Для них это и корм, и лесная аптека. Медведь очень любит малину и бруснику.
– Мед, он любит мед, – заметил Карл.
– Ну, меда здесь нет, – улыбнулся Пряхин. – А все лесное зверье: козы, олени, лоси – любят ходить на солонцы, им не хватает минеральных солей, вот там их и прикармливают.
Через час они остановились около высокой лиственницы, на которой были прибиты огромные оленьи рога, а чуть ниже на ветках и на стволе повязаны разноцветные тряпочки.
– Зеленый цвет защищает от болезней, – начал рассказывать Иннокентий, – синий – от невезения и гнева, красный – дарует долголетие, желтый – мудрость и возможность постигать знания.
Он попросил своего напарника достать бутылки с водкой и провизией.
– Будем бурханить, – сказал Кеша.
– Что-что делать? – начал переспрашивать Карл.
– Отдавать дань Богу Бурхану – хозяину этих мест, – пояснил Кеша.
Карл сбегал в машину, достал камеру и начал снимать рога, стол и весь этот первобытный обычай сибиряков. Когда ему поднесли кружку водки, у Карла глаза полезли на лоб.
– У нас есть правило, – начал отказываться от выпивки Румпель. – На охоте – ни грамма. Шнапс запрещен. Обязательная инструкция, что можно и чего нельзя.
– Но мы еще не на охоте, – сказал Пряхин. – Мы в дороге. У нас даже в самый строгий пост тем, кто в дороге, можно употребить скоромное и пропустить стопочку.
– Да-да, знаю! – заулыбался Карл. – Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.
И все же немец не смог оказать должного сопротивления Намоконову, сказал «капут» и принес себя в жертву Бурхана. Его хлопали по спине, говорили, что если гость не примет на грудь, то хозяин тайги будет на него очень сердит и с ним может случиться всякое. Карл вздыхал, он был законопослушным немцем и не мог отказать хозяину тайги. Когда Кеша начал подвязывать к дереву цветные ленточки, или, как их называют буряты, ходаки, Карл сбегал в машину, принес свой красный, с коричневыми полосами галстук, в котором при желании можно было угадать цвета национального флага, и, как только его ни пытались отговорить, повязал на рога изюбря, так, чтобы это видела вся тайга: Карл Румпель здесь был!
– В Потсдаме, где стояла наша часть, я был единственным бурятом на всю группу войск, – обнимая Карла, начал рассказывать Кеша. – Чтобы не пугать немцев моим, – Кеша обвел лицо рукой, – ликом Чингисхана, меня даже в увольнение не пускали. А тут Ельцин приехал к нам в часть. Я прорвался к нему: товарищ президент – не пускают. Где же демократия, однаха? Он тут же дал команду – пустить, понимашь! И меня пустили. Я начистил сапоги, пришил свежий воротничок – и в город. Походил по улицам, зашел в гаштет. Гляжу, все немцы на меня уставились. Я попросил принести мне чаю по-бурятски с молоком. И тут один из фрицев идет ко мне и подносит стопку шнапса. Я ему пальцами: чего мелочишься, уж если пить, то стакан. Приносит мне стакан и булочку белого хлеба. Я выпил и показываю, что закусывать не буду. Немцы все разом притихли. Смотрю, несут еще. Я же кино «Судьба человека», про Соколова, еще пацаном смотрел. Хлопнул стакан и показываю, что закусывать не буду. Они загалдели, как по команде. Смотрю, несут третий. Я залпом его махнул, закусил и говорю: «Где тут ваш оркестр, дирижировать буду! И петь: “Кочевник, степь и небо”. Это песня моего дальнего брата, шамана». Немцы еще пуще загалдели: «О, о, о! Капельмейстер! Прима!» Спел я им, вышел на улицу и первому же нашему патрулю говорю: «А теперь несите меня в часть». И отрубился!
Карл долго смеялся, затем, когда машина тронулась, он тут же, сидя, заснул сном младенца.
Проснулся Карл, когда Иннокентий остановил «Ниву» возле огромной кучи. Казалось, кто-то специально собрал ее из кустов, обломков деревьев и опавших желтых листьев в одно место. Иннокентий достал ружье, зарядил его патронами.
– Однаха, мишка завалил здесь сокжоя, – пояснил Кеша, – съел сколько мог, остальное прикрыл. Мишка любит тухлятину. Может подойти, ё кала мэнэ!
Карл вначале не понял, о чем идет речь, но, когда понял, достал свой маузер и, поглядев по сторонам, опасливо спрыгнул в булькающую болотину.
– Немцы говорят: «Посади лягушку хоть на золотой стул, она все равно прыгнет в лужу», – пошутил он, поглядывая на ближайшие кусты.
– А еще у вас есть хорошая пословица: «Косолапый останется косолапым, даже если его за море отвезти», – глядя куда-то в таежное пространство, простодушно сообщил Иннокентий. Пряхин засмеялся и, подлаживаясь под тон Иннокентия, добавил:
– Карл, мишка, как только узнает, что к нему за тысячу верст в гости приехал немец, обязательно придет поздороваться. У нас в тайге все медведи говорят по-немецки.
– Яволь! – пристукнув резиновыми каблуками и встав наизготовку, выпалил Карл. – Придет, тогда мишке – капут!
Посмеявшись над воинственной позой Румпеля, Кеша начал рассказывать очередную байку, как однажды он шел с рыбалки и вдруг увидел, что за ним топает косолапый.
– Его, должно быть, привлек запах рыбы, – поглядывая на Карла, Кеша сделал страшные глаза. – Что делать, от мишки не убежишь, однаха, бесполезно! Он лошадь, да что там лошадь – лося может догнать. Я соображаю: побегу – догонит и сомнет. А потом как осенило: значит, надо делиться. Остановился, кричу мишке: «Хальт!» Он замер.
Вытянувшись в струнку, замер и Карл. Он не ожидал, что здесь, в тайге, прозвучит знакомая команда. Я по-бурятски ему: «Сайн байна! Батюшка. Я садаа!», по-нашему это: «Здравствуй, мишенька, я уже наелся!» Достал из рюкзака хариуса и бросил ему. Тот поднял рыбку, опустил к себе в пасть, хрумкнул и снова за мной. Я снова бросил. Он опять проглотил. Так я откупался от него, пока не дошел до зимовья. Заскочил, прикрыл за собой дверь, глянул в рюкзак, а там пусто, а мишка стоит, ждет. Потом ушел, а на другой день появился вновь. Прихожу, а он, ё кар гэнэ, уже избушку разграбил. Рыбы не нашел, но отыскал сгущенку и пепси-колу, вскрывал банки когтями и где-то зубами. Могу подтвердить, вскрыл не хуже ножа и все высосал.
