Домой я летел как на крыльях. Все! Все! Вагоны с зерном, стекла, морковь, стрельба солью, игра в чику – все в прошлом, все стало, как мы говорили, несчитово, все покрывалось одним: я – курсант Бугурусланского летного училища! Сказать, что на меня сошла благодать – значит ничего не сказать. Я первым на улице, да что там на улице – во всем предместье поступил в летное. Моя душа, все мое существо воспарило, никогда я еще не испытывал подобного чувства; бывает же так: мечтал – и, надо же, сбылось! По сути, я даже не представлял, что это такое, но одно слово затмевало все: я – в летном. Какое оно, это летное, на чем буду летать, сколько лет буду учиться, буду ли я служить в армии? Конечно, буду, скорее всего, тоже в летном, только в военном.
Оказавшись на Рёлке среди друзей, я еще какое-то время пытался сохранить интригу, но выдала физиономия.
– Что, поступил? – не то спросил, не то подтвердил свою догадку Олег Оводнев.
– Еще будет мандатная комиссия, – притворно вздохнул я, но в этом вздохе уже чувствовалась откровенная радость. Какая комиссия! Все и так ясно: то, о чем я мечтал, – свершилось. Сделав паузу, я сообщил, что сначала закончу летную школу, потом военную. И уж только тогда соизволю появиться на Рёлке.
Конечно, они еще не осознали, что произошло в моей жизни, ведь еще вчера мы вместе бегали купаться на Ангару, гоняли по улице мяч, и казалось, так будет всегда: завтра, послезавтра, пока не закончится лето. А я неожиданно сделал шаг вперед, вывалился из общего строя и как бы дал знать – завтра ваша очередь.
Через неделю рёлкская ребятня поехала провожать меня на вокзал. Они хлопали по спине, просили писать и не залетать слишком высоко. Чтобы показаться совсем взрослым, Валерка Ножнин зашел в зал вокзального ресторана, купил бутылку вина и, поскольку стаканов у нас не было, предложил пить из горлышка.
– Вот когда приеду в отпуск, тогда и выпьем, – остановил я его. – Один не выпьешь?
– Да что я, дурной!
– Ну, если не дурной, то сохрани.
Через полгода я приехал в свой первый отпуск и обнаружил, что жизнь на Рёлке текла все с той же неторопливостью и последовательностью, но теперь мои повзрослевшие кореша уже вовсю ходили на танцы, дрались из-за девчонок, а кой-кого уже успели отправить в места не столь отдаленные. Помня наш уговор, Валерка принес бутылку вина и сказал, что приглашает меня на свои проводы в армию.
Сегодня я уже точно знаю, что с кем станется. Витьку Кауня во время драки возле танцплощадки застрелит милиционер. Колька Суворов утонет в котловане, когда пьяным будет возвращаться домой. Олег Оводнев разобьется на своей машине, у которой по непонятной причине отлетит переднее колесо. Щепу собьет машина, когда он решит проехаться по тракту на велосипеде, не держась за руль. Сашка Баран будет мыкаться по тюрьмам, пока там и не сгинет. Короля во время ссоры зарежет его родной брат Матаня. Дохлый уйдет в армию, станет офицером спецназа и погибнет в Афгане. Саня Чипа станет директором авиазавода и будет выпускать самые современные самолеты. Вадька Кулик будет строить мосты на БАМе и через Ангару, а позже станет реставратором и будет украшать родной город деревянными узорами. Но все это произойдет позже.
Мама, узнав, что меня приняли в училище, спросила, где оно находится. Я достал карту.
– Далеко, – покачала она головой. – Вот что, езжай к тетке Анне. Она говорила, что поможет.
Я знал, что денег дома не было. Надо сказать, собирать деньги на революцию или на футбольную команду было проще, сейчас же мне приходилось надеяться на щедрость родни.
И я поехал к деду в Куйтун. Деда дома не оказалось. Я решил, что в таком важном для меня вопросе лучше всего действовать через бабушку. Я рассказал ей, зачем приехал, она тяжело вздохнула: если бы у нее были деньги, то она тут же дала бы мне. Но денег у нее не было, и я стал поджидать тетку Анну, которая должна была подъехать через несколько дней. Она работала главным врачом в далеком таежном поселке Заваль. Детей у нее не было, и, по словам бабушки, деньги у нее водились. На другой день я съездил в деревню к маминому брату Ивану, попил у сестры воды и уехал обратно. После долго вспоминал: зачем ехал? И почему, приехав, не посидел и пяти минут?
Чтобы не терять время, баба Мотя попросила меня помочь собрать крыжовник в саду. И я, царапая о колючки руки, приступил к делу. Когда собираешь ягоду, то можно многое вспоминать. Этот сад я знал с первого класса. Тогда мама хотела оставить меня на лето в Куйтуне у бабушки, но я решил ни за что не оставаться и обязательно ехать с ней домой. Уцепившись за ее юбку, я потащился за ней на вокзал. В итоге проводница вывела меня из поезда как безбилетника, и я, заревев на всю станцию, побежал к деду. Там я спрятался в дальнем углу сада и, всхлипывая, принялся читать книгу о брянских партизанах. Называлась она «Хинельские походы». Читал, рвал крыжовник, выдавливал кисленькую мякоть, ел, а жесткую кожуру сплевывал на землю. Мама приехала через неделю, но я уже настолько привык к деревенскому житью, ежедневным поездкам с дедом на покос, что свыкся с мыслью: я здесь совсем как брянский партизан, вон сколько наделал сабель и луков, впору уходить в леса, а не ехать на Рёлку, где и леса-то хорошего нет.
Вот так, припоминая картинки своего пребывания среди колючек, я совсем незаметно для себя за два дня набрал восемнадцать ведер крыжовника. Баба Мотя была очень довольна мною, проделанной работой и сказала, что наварит варенья и перешлет его нам в Иркутск. Затем вспомнила моего отца, сообщив, что он в моем возрасте, бывало, приносил с рыбалки по два ведра рыбы.
– А сколько зайцев он переловил! Всю нашу огромную семью кормил. Выходит, и ты в него.
Семья у бабы Моти действительно была по современным меркам огромная. Одних детей было одиннадцать человек. И все выросли и больше половины из них получили высшее образование. Вот только моего отца оно миновало, как он сам говорил – погубила тайга.
Приехала тетка, строгим голосом спросила, сколько стоит билет до Бугуруслана. Я подумал немного и ответил: примерно рублей тридцать. Тетка не поленилась, сходила на вокзал и проверила у кассира: билет до Бугуруслана стоил двадцать семь рублей пятьдесят копеек. Столько и дала. Дед из своей пенсии купил мне билет до Иркутска. А баба Мотя насыпала в корзину большое ведро крыжовника, и вся куйтунская родня пошла провожать меня на вокзал. Впереди шагал герой Первой мировой, а затем и Гражданской войн дед Михаил. Грудь у него была колесом, шею, нос держал по горизонту. По такому поводу он на застиранную гимнастерку пришлепал медаль «Ветеран труда», и я почему-то жалел, что на нем нет казачьей формы, в которой он был сфотографирован вместе с бабушкой в день свадьбы. Встречая односельчан, он останавливался и с гордостью сообщал, что провожает в Иркутск внука-летчика. Старики и женщины оглядывали меня, задавали уточняющие вопросы, поскольку до героя-летчика я недотягивал, но выяснив, что я еще только собираюсь ехать в летное, они желали отличной учебы, хороших полетов и не забывать своего родного дедушку. Я краснел, бормотал что-то в ответ, к новой для себя роли надо было привыкнуть. Привыкал я долго. Помню, когда приехал в первый свой отпуск, на улицу и в клуб на танцы ходил в той одежде, которую мне давал Вадик Иванов, и даже Дохлый с удивлением таращился на меня: чего это я стесняюсь своей курсантской формы?
