– Ну что, бросаешь, или я забираю кон? – спросил Король, уверенный, что я откажусь от броска.
– Буду бросать, – ответил я, уже чувствуя, что миром эта игра не кончится.
– Покажи взнос, – потребовал Король.
Я показал десятку и, взяв шайбу, отошел на полметра за контрольную черту, так, чтоб это видели все и чтоб у Короля не было причин для придирки.
В наступившей тишине я бросил шайбу. Едва она выпорхнула из моих рук, я понял: бросок что надо. Металлический снаряд накрыл кон.
Но как только я начал собирать монеты, Король неожиданно снизу носком пнул меня по руке, и деньги разлетелись во все стороны.
– Нечего играть на чужие! – процедил он.
– А ну, собери! – неожиданно сказал Дохлый.
– Чаво! – угрожающе протянул Король.
На Рёлке Дохлый был пришлым и в никакие уличные табели о рангах не укладывался. Чужак – он и есть чужак, чего с него возьмешь. Сегодня он здесь, завтра – ищи ветра в поле, как будто его не существовало вовсе. Все неписаные законы улицы были на стороне Короля.
Схватка между ними была короткой: неуловимым движением, привыкший иметь дело со степными скакунами и волками, табунщик бросил Короля на землю, только мелькнули в воздухе башмаки. Такой развязки улица не ожидала. Но и это не отрезвило Короля, он вытащил из кармана нож и пошел на Дохлого. Тот не заверещал, не бросился наутек. Напружинившись, он молча смотрел на подходившего Короля, затем, мне показалось с каким-то скучным видом, ногой выбил нож и коротким ударом в скулу уложил Короля на землю.
– Братан, наших бьют! – заорал Король.
Это было неслыханно! Сам Король запросил помощи у старшего брата, который сидел неподалеку на бревнах и пил бражку. Если Король и был Королем, то в основном благодаря авторитету своего брата, Матани. В свое время тот отсидел в колонии для несовершеннолетних, и на Рёлке с ним старались не связываться. Ребятишки обычно рассыпались по домам, когда подвыпивший громила, пошатываясь, возвращался в свою халупу.
Среагировал Матаня быстро. Он вскочил и крупными шагами направился в нашу сторону. Дохлого он не знал, но хорошо знал меня. Ведь именно мне он однажды чуть не оторвал ухо за частушку, которую я спел, когда Матаня проходил мимо:
Я Матаню е… на бане,
Е… ее с припевочкой:
«Ты поплачь, поплачь, Матаня,
Уж не будешь цел…»
Какое-то сверхъестественное чутье мне подсказало: Матаня не будет разбираться, кто и за что побил его брата. Вся уличная шпана, увидев подбегающего громилу, сыпанула кто куда. Рванул к себе домой и я. Выкрикивая ругательства, Матаня бросился следом.
На улице существовало правило: если ты забежал к себе в ограду, то погоня прекращалась. Но Матаня вошел в раж, он ногой высадил ворота, затем выбил дверь в сени. Дверь в дом не поддалась, но я видел, еще немного – и он вырвет крючок. И тогда я открыл дверь. В темном проеме показалась бульдожья рожа. Увидев меня, Матаня усмехнулся. Дома никого не было, и я, как парализованный, растерянно смотрел на пьяного громилу. За его спиной я неожиданно увидел Дохлого. Он круглым поленом что есть силы вмазал Матане по башке. От удара кепка съехала Матане на нос, глаза скрылись под козырьком, и он медленно начал поворачиваться. Дохлый повторил попытку, она оказалась удачнее, и Матаня начал медленно оседать.
– Чего стоишь, беги! – крикнул мне Дохлый.
Я перепрыгнул через осевшего Матаню, увидел переломанную пополам сенную дверь и, подгоняемый ревом раненого зверя, выскочил во двор, далее – на улицу и что есть мочи бросился в ближайший переулок. Следом за мной бежал Дохлый. Выглядывая из-за угла, мы видели, как Матаня вышел на улицу, матюкаясь и держась рукой за голову, побрел в свою сторону.
Кто-то из взрослых посоветовал сбегать за милиционером, но я подумал, что Матаню, скорее всего, не посадят, а вот последствия для меня и нашей семьи могут быть непредсказуемыми. Он уже сидел в тюрьме, и, как говорили, для него зарезать человека – все равно что открутить петуху голову.
– Ну ты не дрейфь, – сказал Дохлый. – А вот мне, похоже, надо делать ноги.
Напевая мою песенку про чико-чико, он быстрым шагом свернул в переулок и по тропинке побежал к тракту.
Я вернулся в дом. Матаня опрокинул кухонный стол, на полу валялось погнутое ведро, разбитая табуретка, стекла от разбитого стакана и выбитого окна. Я собрал тряпкой воду с пола, затем начал тесать перекладины для сенных дверей, чтобы вставить их вместо сломанных. Все это время мои уличные друзья смотрели за улицей, чтобы дать знать, если вновь появится Матаня. Но неожиданно появился Король.
– Ты скажи Дохлому, пусть он сюда нос не сует. Братан его поймает и отрежет ему яйца, – глухим, наполненным злостью голосом процедил он.
– Дохлый велел передать, пусть Матаня бережет свои, – ответил я. – Он пообещал прийти на Рёлку со своими друзьями-скотогонами.
Я видел, как при упоминании скотогонов Король сглотнул слюну и побелел. Скотогонов в предместье старались не трогать. Гонять скот из далекой Монголии вызывались самые отчаянные, которым терять было нечего. После сдачи скота они поселялись в мясокомбинатовской общаге и, поджидая расчет, гуляли так, что вся Бараба, прижав уши, сидела по домам. Между местными и скотогонами случались кровавые стычки, в основном из-за барабинских девчат.
Вот тебе и чико, чико из Пуэрто-Рико!
НАЙТИ И НЕ СДАВАТЬСЯ!
Шекспир заметил, что жизнь – театр, а все мы в ней актеры. Плохие или хорошие – не нам о том судить. Одна наша сценическая площадка была мобильной: она разворачивалась то на улице, то на футбольном поле, то в клубе, а то и на Ангаре. Другая, стационарная, находилась в школе. Там были свои герои, ведущие актеры и исполнители. Но там был и настоящий театральный кружок, который придумала Катя. С ним у меня были связаны не самые теплые воспоминания, моя театральная карьера оборвалась, так и не начавшись.
Как-то наша классная, учительница немецкого языка, Алевтина Александровна, решила на Новый год поставить спектакль «У тебя все еще впереди, Валерка». На главную роль Катя Ермак предложила меня – имя совпадало, да и многое другое. Я должен был играть хулигана, который пропускает уроки, лазит по садам, пререкается с учителями, а потом, под влиянием класса и пионервожатой – ее роль взяла на себя сама Катя, исправляется.
– Ему это близко, он по-настоящему в теме, – уговаривала Алевтину Александровну Катя. – Мне кажется, он сможет. Кроме того, наша задача – исправлять ребят, в том числе при помощи искусства.
Но об этом разговоре я, конечно же, не знал, и когда Катя попросила меня сыграть главную роль, я неожиданно для самого себя согласился. Только из-за того, что моего воспитателя будет играть она, и еще из-за того, что в ее голосе я услышал участие и человеческую просьбу.
Еще Катя сказала, что Анна Константиновна разглядела во мне актера, когда я, отвечая на уроке, взял себе в помощники Пушкина и Шекспира, чтобы произвести впечатление:
