А соболь в эту ловушку так и не ловится. Да вообще никогда не попадется. Потому что это место пустое, «окно» называется. Да, ходит здесь соболь. Но – на проход, мимо. Просто он здесь не кормится. Стоит только посмотреть по следам: и прыжки шире, и путь прямой. Значит, идет, не останавливаясь, до определенного места. Так что здесь ты его «пряниками с медом» не заманишь, как ни старайся. Здесь зверек не попадется. Поэтому, прежде чем поставить капкан или ловушку, надо знать, где ставить или рубить.
Известны случай, как опытные промысловики-соболятники по этой причине бросали целые путики или переносили их на некоторое расстояние в сторону. И результат был другим.
Топу опыт пришел с годами, когда «ноги набил да ума нагрузил». Однажды понял, что да как, но времени прошло много, путик был проложен дальний, на удобном ходу. А переделывать работу не хотелось. Так и стоят они, древние ловушки, как часовые… Редко когда попадется пышнохвостая белка да залезет под давок изголодавшийся колонок. Зимой в кулему соболь не лезет: слишком явно видна устрашающая пасть. Здесь хитрого аскыра надо ловить на капкан или низовую ловушку, которые сделаны у него там, за перевалом, где соболиная вотчина.
Идет Топ туда, в собольи края. Лезет в гору, поднимается на хребет. Шаг за шагом, метр за метром. От кулемы до кулемы расстояние в двести метров. У каждой остановится, чтобы перевести дыхание на пару минут. За плечами котомка с грузом: продукты, капканы, прикорм, фонарик и прочая мелочь. Хоть и немного, но всегда на выход набирается до пятнадцати килограммов. Да если учесть, что снег на хребте глубже, можно понять, что с каждым шагом лыжи продвигаются медленнее.
Там внизу, за спиной, в логу, его прошлая лыжня была видна хорошо, легко прикрыта десятисантиметровым снегом. Здесь, на полгоры, старый след лыжни слился в одну сплошную канавку. Однако под лыжами все равно твердь, идти гораздо легче, чем по целику. На лыжи осыпается пухляк. Пушистый снег едва не засыпается в ичиги.
На первом прилавке Топ остановился, снял котомку. Прислонился к мерзлой пихте, снял шапку. Где-то здесь, в этом районе замерз Вадька Могилев. Такой же, как и он, любитель тайги: зимой на лыжах с обметом побегать, летом на речке хариус ловить. Закрутился в снег-пургу на хребте, потерял ориентир, не смог выйти к дому. Бегал сутки: то в гору, то вниз… Так и погиб один среди черной ночи, никто не смог помочь, путь-дорогу указать. В двадцать девять лет. В деревне вовремя хватились, искать пошли. Большой плюс: снегом следы не завалило.
На третий день обнаружили полураздетого, с обмороженными руками, ушами, потому что потерял рукавицы, шапку, куртку, а под конец и лыжи. По двухметровому снегу брел пешком, по пояс в снегу. В конце концов, вот так же присел спиной к стволу дерева да и уснул вечным сном. Потом, при вскрытии, сделали заключение: не выдержало сердце. И страшно представить, о чем думал Вадим, понимая, что наступают последние минуты его жизни…
Эх, судьба злодейка, а жизнь у охотника – копейка. Каждый год тайга кого-то забирает. Коли не замерзнут, так утонут. Или шатун завалит, или с кедра упадет. Да мало ли причин, почему мужики домой не возвращаются! Редко, когда труп отыщется. Лишь только место гибели в память его именем называют.
Сколько их на реке: каждая яма под своим названием. Как и в горах, почти каждый ключ носит чью-то фамилию. И этот ручей, где замерз Вадим, каждый местный охотник назовет Могилев ключ. Или просто, по имени: Вадькин. Вырубить бы вон на том кедре крест, обозначить место. Да все недосуг, не хватает времени. Сейчас, зимой не с руки: от мерзлого дерева отскакивает топор. Надо в теплую погоду, в марте-апреле. Да сделать аккуратно, на молодом стволе, чтобы память осталась надолго, хватило лет на сто-двести. А там все одно забудется.
Коротка память человеческая, как хвост медведя, которого хватает только, чтобы закрыть свой зад. Кто знает, что будет через сто лет? Будет ли стоять эта тайга и горы?
Но время торопит. Пора в дорогу, теперь уже без перекуров, на перевал, осталось немного. Топ взвалил на плечи котомку, перекинул в руках таяк, твердо передвигая лыжи, грузно запыхтел по заваленной снегом лыжне. Если это действительно можно назвать лыжней. Так, неглубокая, тонкая канавка, смутно напоминающая изрезанную борозду. Как будто могучий сохатый перед вьюжной метелью пробивал себе грудью дорогу в двухметровых сугробах. Прошел, а след запуржило.
Кулемки тянутся одна за другой. Здесь, с северной стороны пихтач толстый, густой. От одной кулемки едва видно следующую ловушку. Она, как и эта, тоже пустая. Вон, может быть, за ней, под молодым кедром, попадется белка. В прошлый раз, когда Топ возвращался с обхода, там были «квадратные» следки. По всей вероятности, в том месте беличий переход. С каждым выходом эта ловушка дает по одной пышнохвостке. И не делает проловов. Да, так и есть. Издалека виднеется черная метелка хвоста. Крупный самец плотно придавлен тяжелым давком. Неоценимое преимущество при промысле. Резкое сдавливание, мгновенная смерть. Гуманный способ добычи пушного зверя. Если бы все ловилось таким образом…
А вот и вершина хребта. Как всегда, она покоряется неожиданно. За невысоким взлобком рдеет просвет в черных стволах деревьев. Гора выполаживает, становится ровной. Идти легче, несмотря на глубокий снег. Здесь не видно канавки. Топ чувствует старую лыжню ногами. Как хороший конь, который «видит» дорогу ночью. Лыжи «знают», что под ним прочная твердь. Глубина покрова едва скрывает носки лыж. А стоит шагнуть в сторону, провалишься до колена. Так что лучше идти старой дорогой, чем тарить новую. Едва перевалив на южную, ветреную сторону, он чувствует, что снег становится плотным, надувным. Какое-то расстояние Топ идет по верху корки, как по весеннему насту, что значительно упрощает передвижение.
Он уверенно шагает по хребту. До «пяти кедров». Для него это своеобразная хитрость: пройти по надуву триста метров, а потом свернуть в сторону. Зачем? Чтобы спрятать свой след от чужого глаза. Топ знает, что после него постоянный юго-западный ветерок к вечеру переметет лыжню. Уже завтра утром другой охотник не увидит, кто здесь ходил.
Это хитрость для «залетных», для других «промысловиков», кто любит пробежаться по чужому путику. И в простонародье, среди местных мужиков, носит меткое прозвище – «шакал». Соответственно существует понятие: «шакалить по путикам и избам». Или: «погреть руки над чужим костерком». А это – снять с капканов добычу (или капканы), найти по следам избу и навести там свой «порядок». Сжечь дрова, сожрать продукты и унести, украсть то, что понравится.
Справедливый закон тайги гласит: не ходи по чужому путику, не бери чужой добычи. Пришел в чужую избу, оставь после себя дрова и спички. Сожрал продукты – напиши записку и поставь свое имя. По необходимости взял что-то из чужих вещей – принеси и положи на место, где лежало. Не нами придуманы эти законы тайги! И никто не знает, с каких пор они существуют.
Старожилы говорят, что в старые, добрые времена за нарушение законов провинившегося голым, со связанными руками садили на муравейник. И во всей тайге был порядок. По чужим путикам никто не ходил. В зимовье всегда был запас дров, продуктов, соль, спички, посуда. А некоторые охотники даже оставляли ружья и провиант. В сознании любого промысловика жили честь и достоинство.
