Остаток вечера напоминал нарезку нелепых событий: долгие размышления мэтра о монохромной независимой музыке, прослушивание все той же «Электронной поэмы», вой пожарных сирен, подмигивающий глаз хозяина, его вкрадчивый шепоток «пятьдесят», а под конец – марш из «Троянцев» Гектора Берлиоза, который, подозреваю, был слышен и в Таганроге, и в Мурманске. Под Берлиоза Большое Ухо и выкинул свой главный номер: он нас покинул, в мгновение ока превратившись в зачарованную статую, – трюк, впечатливший Карабаса настолько, что лев забыл на столике свой дурацкий блокнот.
Когда мы с режиссером забирались в его вымытую усердным дождем серебристую «хонду», мой вестибулярный аппарат расклеился уже окончательно, но голова оставалась на удивление ясной, хотя в ней постоянно что-то перекатывалось и перезванивалось, подобно стеклянным палочкам. Добротное виски, как правило, не дает того выхлопа, каким грешит простонародная водка, но я помнил об этикете, я деликатно отворачивался от начальника. Лев был весьма озадачен. От его внимания не укрылась и та нетерпеливая радость, с которой я покидал это место.
– Вам не кажется, что ваш друг несколько не в себе? – вкрадчиво спросил режиссер, выкатывая на Волоколамское. – У меня создалось впечатление, он заснул посреди разговора. Все равно он славный малый, с ним в дальнейшем нужно будет сотрудничать! Кстати, что это за букет, о котором он вам говорил?
XVII
Господь вновь поспешил на помощь: наше «сотрудничество» не состоялось. Резвящиеся в постели Малькольм и Дональбайн шокировали театральное сообщество не менее, чем станцевавшие голышом канкан чеховские сестры, а финальное торжество Макдуфа на фоне привязанных к бревну восковых пенисов привело в бешенство даже такого лояльного к подобным чудачествам деятеля, как министр культуры. Далеко не последнюю скрипку в провале сыграл Варез, гремевший и визжавший в пьесе от начала и до конца, – целый хор критиков долго еще брюзжал по поводу этого «из ряда вон выходящего музыкального оформления», и каждый второй недоброжелатель ныл об «ужасном вкусе, позволившем сопровождать литературную основу трагедии столь отвратительным воем». «Макбет» не просто рухнул – спектакль похоронил надежду пятидесяти человек кормить свои семьи сценическим творчеством хотя бы еще какое-то время. Что касается Карабаса, тот исчез из раскассированного театра с той же самой потрясающей легкостью, с которой в свое время покидали вейский Драматический его не менее экзальтированные коллеги. Мне, как и многим, пришлось собирать вещички, чему я, кстати, не огорчился: несколько ранее один известный стилист, с которым мэтр меня познакомил, навел бригадира монтировщиков на мысль о собственном бизнесе. «Дело в политике, молодой человек! – сказал мне этот старый мудрый педераст. – В обыкновенной политике! Я занимаюсь политическими лидерами. Стригу их, брею, покрываю их пудрой. В политике вертятся колоссальные деньги, вам и не снились такие! Сейчас это золотое дно. Большинство из тех, кто сегодня лезет во власть, представляют из себя гамадрилов: они не знают, что такое пиджаки и брюки, и не могут сказать ни единого приличного слова. Их нужно обтесывать со всех сторон: одевать, пудрить, прививать им человеческие привычки. Они готовы платить за то, что их научат, как безопаснее и удобнее всего слезать с деревьев».
Я запомнил его слова.
Не все получалось сразу. В 95-м автор этих строк голодал. В 98-м запротестовавшее сердце продержало меня в больнице около двух недель, но я выкарабкался. Проживание со второй по счету женой подтолкнуло к незатейливой, но весьма практичной идее – тарелки, ножи и вилки на кухне непременно должны быть пластмассовыми. Третья суженая оказала весьма существенную услугу: она сама подала на развод, чем спасла от очередного инфаркта. Увы, из столичного центра пришлось перебраться в пятнадцатиэтажный колумбарий на московской окраине, однако после того, что я перенес, однокомнатная конура меня вполне удовлетворяла, а собственноручная готовка завтраков оказалась слишком малой платой за возможность открывать свой рот именно тогда, когда я захочу его открыть. В 99-м году я наконец-то заделался имиджмейкером – и не просто трудился, милостивые государи! Я, как говорится, «рыл», с утра до ночи пребывая на самой забавной из всех ярмарок на свете – ярмарке тщеславия, обивая все ее пороги, заглядывая во все ее балаганчики, не гнушаясь ее мусорными бачками и везде, где только можно, отыскивая «человеческий материал». Затем с помощью собственной демагогии и небольшой команды (логопед, специалист по тайскому массажу) создавал депутатов, вкладывая кандидатам в руки Библию, а в их головы – две-три более-менее связные мысли.
Стилист оказался прав: это было дно золотое! Прошло всего несколько лет, мы нешуточно поднаторели в искусстве обработки самых крепких каменных глыб. После истории с одним таким монолитом – мясником Дорогомиловского рынка (районное депутатство) – фирма приосанилась. Феерия с более солидным клиентом, обладателем «Павильона одежды» на Черкизоне (депутатский стул Моссовета), позволила нам открыть круглый счетец в одном из тех мест, где по сей день оперируют понятиями «ипотека» и «кредит» наиболее отъявленные разбойники из всех возможных – улыбчивые московские банкиры. Посажение владельца сети казино в думское кресло сделало нас почти демиургами. Мы знали, чего добиваемся, отучая претендентов на государственные стулья от привычки сморкаться в галстуки и носить в задних карманах брюк миниатюрные «зиг-зауэры». Дорвавшиеся до настоящей власти владельцы лавок, рынков и домов свиданий, в свою очередь, рекомендовали друзьям «обратить внимание на контору». Процесс набирал обороты: в кандидатах не стало отбоя и, как следствие, карьера фирмы отразилась сразу в нескольких знаковых скачках. Так в течение полугода из отправной точки – непритязательной квартирки в Бирюлеве (в ее крошечной комнатке умещалось все наше имущество, включая приобретенное по дешевке парикмахерское зеркало и массажный стол) – мы запрыгнули в бизнес-центр на Маросейке, а потом (оцените прогрессию!) с помощью волшебной палочки, которая во все времена называется «спонсорской дотацией», перемахнули на Тверской бульвар, причем впервые оказались всего лишь наблюдателями при разгрузке двух грузовиков с собственным барахлом. С тех пор каждое утро из окна своего кабинета я приветствовал забронзовевшего Пушкина.
Накатывающиеся со всех сторон, словно океанские валы, дела обладали замечательной особенностью отвлекать от прошлого. Все реже и реже вспоминал я чудаковатого земляка и тот его безумный монолог в Барвихе. Ветер наконец подул и в мои паруса! Фирма вкалывала засучив рукава. Не скрою, иногда приходилось «проталкивать в кресло» и откровенную обезьяну – тем интереснее шел процесс; тем более возрастал аппетит; тем быстрее удачливое предприятие, словно кит ракушками, со всех сторон обрастало людьми.
Моя тяга к творчеству Фицджеральда украсила контору двумя цыпочками, одевающимися в стиле а-ля Гэтсби (в «личных делах» обеих дамочек в графе «профессия» напротив их длинных, как и ноги, закруглявшихся на хохляцкое «о» фамилий я собственноручно вывел «секретарь-референт»), а изобретательность развесила повсюду плакаты со словечками «инаугурация», «концепция», «плюрализм» и «секвестр». Мое тщеславие заставило стажера фирмы целый месяц рыскать по московским комиссионкам в поисках столь дорогого мне радиоприемника «Дайна» (символ прежней бедности был в конце концов приобретен и выставлен в офисе на почетном месте рядом с президентским портретом), а искреннее желание развеселить и себя, и коллег привело к появлению в команде отставного балеруна. Убедить клиентов в необходимости не только более-менее освоить грамматику, но и грациозно двигаться не составляло труда. С тех пор, скидывая на руки телохранителям пиджаки, озабоченные кандидаты под надзором бывшего солиста Большого часами занимались «постановкой корпуса» и усердно разучивали па в офисном коридоре. Как правило, головы будущих госмужей не были отягощены шевелюрами. Вот почему, распахнув двери своих кабинетов и едва сохраняя невозмутимое выражение лиц, мы имели удовольствие наблюдать, как при особо затруднительном упражнении массивный затылок очередного вип-танцора выдает целую гамму оттенков, превращаясь из бледно-розового в багровый, словно вечерняя заря над Яузой.
