– Прибыли два посланца, мессир, – доложил он. – Предлагают обменять эту женщину на графиню.
– Вот как?
– Графиня здесь у них, мессир, – добавил Жак.
– Здесь?
– Так он сказал.
Граф встал и заковылял вокруг стола. Рана от угодившей в ногу стрелы ныла, хотя заживала неплохо. Ему больно было переносить свой изрядный вес на пострадавшую ногу. Спускаясь с помоста, чтобы подойти к Женевьеве, он скривился.
– Ваш муж, мадам, – пророкотал Лабруйяд, – осмелился пойти против меня. – Граф ждал ответа, но Женевьева молчала, и он, не отрывая от нее глаз, обратился к Жаку: – Передай посланцам, чтобы возвращались утром. На рассвете мы совершим обмен.
– Да, мессир.
– Но сперва я найду для этой сучки другое применение.
При этих словах графа обуяла чудовищная ярость. Его унизили, сначала жена, а затем Бастард. Он подозревал, что его собственные люди смеются у него за спиной, и поэтому предпочитал есть в отдельном зале. На самом деле Лабруйяд знал, что над ним смеется вся Франция. Его оскорбили, увенчали парой рогов; но граф был гордым, нанесенная его гордости рана была так глубока, что внезапный гнев вспыхнул в нем; взревев как от боли, он вцепился в льняное платье Женевьевы и разорвал его.
Женевьева вскрикнула.
Крик только сильнее разъярил графа. Все полученные за последние недели обиды вскипели в нем, и он мог думать лишь о мести тем, кто унизил его. А есть лучший способ, чем снять рога с собственной головы и водрузить их на Бастарда? Лабруйяд рванул платье ниже, Женевьева опять закричала и отпрянула. Ее сын плакал, граф отвесил ему сильную затрещину и снова потянул платье Женевьевы. Она прижимала к шее разодранную материю.
– Грязная сука! – заорал толстяк. – Покажи мне свои сиськи, тощая ведьма!
Он ожег ее жестокой пощечиной, но тут в дверь палаты вошли с полдюжины человек.
– Перестаньте! – раздался вопль Роланда де Веррека. – Перестаньте! Это моя заложница.
В дверь продолжали входить люди. В их числе находился Робби Дуглас, вытаращившийся на Женевьеву, которая припала теперь к каменным плитам пола и пыталась подтянуть обрывки платья к груди. Скалли ухмылялся. Латники графа переводили взгляд с беснующегося Лабруйяда на невозмутимого Роланда, а отец Маршан оценил ситуацию и встал между ними.
– Эта девчонка – пленница ордена, мессир, – сказал он графу.
Это заявление озадачило Роланда, который считал Женевьеву своей заложницей, но он принял эти слова за выражение поддержки и не возразил. Граф отдувался и походил на загнанного в угол вепря. На миг показалось, что благоразумие возьмет верх над гневом, но потом внутри его будто что-то сломалось, и ярость затопила его снова.
– Прочь! – бросил он вошедшим.
– Мессир… – начал было отец Маршан умиротворяющим тоном.
– Прочь! – рявкнул де Лабруйяд. – Это мой замок!
Никто не двинулся с места.
– Эй, ты! – граф кивнул Люку. – Вышвырни их!
Люк попытался оттеснить из зала Роланда, отца Маршана и других рыцарей ордена Рыболова, но Роланд даже не шелохнулся.
– Это моя заложница, – повторил он.
– Подеремся за потаскушку! – весело предложил Скалли.
– Тихо! – прошипел Робби.
Робби остро переживал ту старую сумятицу, которую, как он надеялся, утихомирил орден Рыболова. Он влюбился в Женевьеву в тот самый день, когда впервые увидел в темнице Кастийон-д’Арбизона. Эта безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом, сделала его клятвопреступником, привела к разладу с лордом Дугласом и закончилась, как думал Робби, с принятием священной миссии ордена Рыболова. И вот теперь он смотрел, как Роланд кладет ладонь на эфес меча, и боялся выбора, который ему предстоит сделать. Женевьева устремила на него удивленный и умоляющий взгляд, и ее глаза были полны боли.
Граф заметил, как рука Роланда коснулась Дюрандаля, и не придумал ничего умнее, как потянуться за своим мечом. Отец Маршан воздел руки.
– Во имя Божье! – провозгласил он и схватил Роланда за плечо. – Во имя Божье! – повторил он, предупреждающе выставив ладонь в сторону графа. – Вы правы, мессир, – произнес он рассудительно. – Это ваш замок. Все, что происходит в этих стенах, делается по вашему повелению и по вашей воле, и мы тут бессильны. – Отец Маршан низко поклонился графу и продолжил: – Однако, мессир, этой женщине придется поговорить с нами. Этого требует папа, этого требует король Франции, и, мессир, его святейшество и его величество будут благодарны, если вы позволите мне, вашему скромнейшему слуге, – он снова поклонился де Лабруйяду, – допросить эту несчастную.
Отец Маршан изобрел интерес короля и папы, но это была вдохновенная выдумка, способная охладить ярость Лабруйяда.
– Я прав? – требовательно спросил граф.
– Целиком и полностью, и если кто-нибудь из нас помешал вам, мессир, бросил вызов вашей бесспорной власти, то примите нижайшие наши извинения.
– Папа и король проявляют заинтересованность в этом деле?
– Это может показаться странным, мессир, но это так. Именно поэтому я и прибыл сюда по поручению кардинала Бессьера. Мессир, если вы хотите заслужить репутацию человека, который доблестно сражается за царствие небесное здесь, на земле, то прошу вас, дайте провести некоторое время с этим созданием.
– А когда вы с ней закончите?
– Как я уже сказал, мессир, это ваш замок.
– И вашим людям стоит помнить об этом, – рявкнул де Лабруйяд.
– Разумеется, мессир.
– Тогда забирайте ее, – великодушно промолвил граф.
– Церковь будет у вас в неоплатном долгу, мессир, – сказал отец Маршан и знаком велел Скалли и Робби увести Женевьеву. Потом кивнул на Хью. – Заберите и его тоже.
И Робби облегченно выдохнул.
* * *
Томас стоял на коленях на лесной опушке.
– Что он сказал? – в десятый раз спросил Бастард.
– Велел возвращаться на рассвете, – ответил Кин.
Но что случится с Женевьевой за время между серединой ночи и рассветом? Этот вопрос мучил Томаса, воображение давало на него неприятные ответы, а разум не предлагал решения. Он не мог ее спасти. Не мог пересечь ров, взобраться на стену и проложить себе путь в замок. Для этого требовались армия и время.
– Всем нужно поспать, – обратился Бастард к своим людям, и был прав, но лучники предпочли бодрствовать вместе с Томасом. Спать не хотел никто.
– Сколько там народу? – вслух размышлял Томас.
– Когда мы сражались под Вийоном, у ублюдка было около сотни воинов, – предположил Сэм.
– Внутри они все не поместятся, – заявил Томас, хотя это была всего лишь надежда, облеченная в слова.
