(Напиши А. несколько строк, как бы в благодарность. Это хорошо на нее подействует, так как она так тепло принимала во всем участие – губернатор и Никодим были очень милы по отношению к ней.) Оттуда мы снова проехали в земский лазарет, куда свезли раненых из всех окружных мест, а также в городской. На вокзале купечество поднесло мне икону и яблоки. Трубачи местного запасного полка сыграли уланский марш. Уехали в шестом часу, вернулись сюда в 10.20. Ночь провели в поезде, с утра отправились в лазарет, сейчас мы отдыхаем, вечером повидаю нашего Друга. Так славно, покойно и тепло на душе!
Благословляю и целую тебя без конца. Твоя
Солнышко.
Софийский собор, Новгород, дореволюционная открытка.
«Я очень рад твоему решению посетить Новгород, древнейший город России. Ты будешь чувствовать себя совсем иначе, когда вернешься. Я это всегда замечал после поездок по стране. Губернатор Новгорода – превосходный человек, которого я люблю. Его фамилия Иславин. Пожалуйста, передай ему мой поклон».
(Николай II – Александре Федоровне)
14 декабря 1916 г.
Любимый мой!
7 градусов мороза и глубокий снег. Я опять почти не спала эту ночь, оставалась в постели до завтрака, так как у меня все болит и легкий озноб. Благодарю тебя за милое письмо. Тр(епов) поступил очень неправильно, отсрочив Думу, с тем чтобы созвать ее в начале января, в результате чего никто (Родз. и все, на кого они рассчитывают) не поедет домой, и все останутся, и в Петрограде все будет бродить и кипеть. Он пришел к тебе со смирением, надеясь этим добиться успеха. Если бы он кричал, по обыкновению, ты бы рассердился и не согласился. Любимый мой, наш Друг просил тебя закрыть ее 14-го, Аня и я писали тебе об этом, и, видишь, у них теперь есть время делать гадости. Относительно запрещения союзам объединяться ты получил вчера бумагу Калинина через Воейкова. Он также писал Треп(ову), прося, чтобы это происходило при закрытых дверях. Тр(епов) не удостоил его ответом. Тогда он написал Родз(янко), который поступил, как Калинин желал – только, конечно, сказал, что это по желанию Калинина; трус Трепов не пожелал взять этого на себя. Как хочешь, Трепов ведет себя теперь, как изменник, и лукав, как кошка, не верь ему, он сговаривается во всем с Родз(янко), это слишком хорошо известно. Бумагу, которую я послала тебе вчера, Родз(янко) написал сам; он не имеет права печатать и распространять беседу с тобой; я сомневаюсь, чтобы она была изложена точно, ведь он всегда лжет; если не точно, будь императором, сейчас же лиши его придворного мундира. Не спрашивай совета у Фред(ерикса) или Тр(епова). Они оба напуганы. Старик раньше понял бы необходимость этого, а теперь он стар. Уже распространяли по городу слух (Дума), будто дворянство в Новгороде не приняло меня, а когда они прочитали, что мы даже пили чай вместе, то были уничтожены. Насчет Кауфмана все очень довольны – видишь, твоя твердость оценена хорошими людьми, легко продолжать, когда начал. Прости, что я мучаю тебя такими письмами, но прочитай только 2 телеграммы, которые я тебе послала, ты опять увидишь, что говорят «правые»: они обращаются ко мне, чтоб я просила тебя. Если ты снова услышишь от Калинина, что надо закрыть Думу, сделай это, не держись за 17-е, время – деньги, мгновение – золото, и, когда упустишь момент, бывает трудно наверстать и поправить. Надеюсь, что неправда, будто Никол(аша) приедет к 17-му – раньше все шло прекрасно без Воронцова, наш фронт здесь не имеет ничего общего с Кавказом. Не пускай его, злого гения. Он еще будет вмешиваться в дела и говорить о Васильчиковой. Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом – сокруши их всех – не смейся, гадкий, я страстно желала бы видеть тебя таким по отношению к этим людям, которые пытаются управлять тобою, тогда как должно быть наоборот. Гр. Бенкендорф была так оскорблена письмом князя В., что сделала в городе целый ряд визитов пожилым дамам, кн. Lolo, гр. Воронцовой etc., и всем им говорила о том, что считает позором то состояние, до которого дошло общество, забывшее все принципы. Она просила их прежде всего строго поговорить с дочерьми, которые говорят и ведут себя ужасно. По-видимому, это произвело впечатление, так как о ней теперь говорят; они видят, что письмо было на самом деле неслыханного содержания, а вовсе не столь очаровательное, как иные стараются уверить. Катуся В. тоже написала мне, но я, прочитав, разорвала письмо. А вот контраст – телеграмма от «Союзов Русского Народа» просит меня передать дело тебе. Одни – гнилое, слабое, безнравственное общество, другие здоровые, благомыслящие, преданные подданные – их-то и надо слушать, их голос – голос России, а вовсе не голос общества или Думы. Так ясно видно, где правда; они знают, что Думу следует закрыть, а Тр(епов) не хочет слушать их. Если их не слушать, они возьмут дело в свои руки, чтобы спасти тебя, и может невольно выйти больше вреда, чем лишь твое простое слово – закрыть Думу, но до февраля: если раньше, они все застрянут здесь. Я бы повесила Тр(епова) за его дурные советы – а теперь, после этих бумаг, посланных Калининым Воейкову с этими гнусными, глубоко революционными представлениями выборных московского дворянства и союзов, которые обсуждались в Думе, как можно оставлять их хотя бы еще на один день? Я ненавижу лживого Тр(епова), который делает все, чтобы повредить тебе, будучи защищаем Макаровым. Если б мне только заполучить тебя сюда, все сразу стало бы тише, а если б ты вернулся, как просил Гр., через 5 дней, ты бы привел все в порядок, ты бы положил свою усталую голову на грудь женушки, и Солнышко придала бы тебе силы, и ты бы послушался меня, а не Трепова. Бог поможет, я знаю, но ты должен быть твердым. Распусти Думу сейчас же. Когда ты сказал Трепову: 17-го, ты не знал, что они замышляли. Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки), отняла бы чин у Самарина (он подписал эту московскую бумагу). Милюкова, Гучкова и Поливанова – тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, я, право, не могу понять. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы спасением России – они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся, касаться каких бы то ни было политических вопросов. Глупец тот, кто хочет ответственного министерства, как писал Георгий. Вспомни, даже m-r Филипп сказал, что нельзя давать конституции, так как это будет гибелью России и твоей, и все истинно русские говорят то же.
Несколько месяцев тому назад я сказала Штюрмеру о том, что Шведов должен быть членом Гос. сов. Назначь его и славного Маклакова – они смело будут стоять за нас. Знаю, что мучаю тебя, ах, разве я не стала бы гораздо, гораздо охотнее писать только письма, полные любви, нежности и ласки, которыми так полно мое сердце! Но мой долг – долг жены, матери и матери России – обязывает все говорить тебе – с благословения нашего Друга. Дорогой мой, свет моей жизни, если бы ты встретил врага в битве, ты бы никогда не дрогнул и шел бы вперед, как лев! Будь же им и теперь в битве против маленькой кучки негодяев и республиканцев! Будь властелином, и все преклонятся перед тобой! Не думаешь ли ты, что я испугаюсь – о, нет! Сегодня я удалила офицера из госпиталя М. и А. за то, что он позволил себе смеяться над нашим путешествием, уверяя, что Протопопов подкупал народ, чтоб он принимал нас так хорошо. Женщина-врач, слышавшая это, была в ярости. Ты видишь, Солнышко в своих маленьких делах энергична, а в больших делах – настолько, насколько ты этого желаешь. Мы Богом поставлены на трон и должны сохранять его крепким и передать непоколебленным нашему сыну. Если ты будешь это помнить, ты не забудешь, что ты властелин, и насколько это легче самодержавному монарху, чем тому, который присягал конституции!
