«Ах, сокровище мое, любовь моя! Как я тоскую по тебе! Такое это было подлинное счастье – эти 6 дней дома! А также и ночи!»
(Николай II)
Александра Федоровна – Николаю II
Царское село
28 октября 1916 г.
Мое возлюбленное сокровище!
Все мои мысли с тобой. Я прочла в немецких газетах статьи о польском вопросе, о том, как там недовольны действиями Вильгельма, предпринятыми без предварительного обсуждения с народом, газеты пишут, что это вечно будет спорным вопросом между нашими 2 народами и т. д.; другие же не придают этому такого серьезного значения и высказываются весьма неопределенно – я полагаю, что это большой промах со стороны Вильгельма и что он за это тяжко поплатится. Поляки не преклонят колена перед немецким принцем и перед железным режимом, подносимым под видом свободы. Как много благоразумных русских людей – между ними Шаховской – благословляют тебя за то, что ты не внял мольбам просивших тебя дать Польше свободу в момент, когда она уже перестала быть нашей, так как это было бы только смешно! И они совершенно правы.
Сегодня я приняла Рейна и передала ему то, о чем ты говорил, так что в дальнейшем он будет руководствоваться твоими указаниями. Ты знаешь, этот человек несимпатичен мне – в его манере держаться чувствуется какое-то издевательство, но это умный, очень честолюбивый человек, которого следует держать в руках.
Знаешь, Брон-Бруевич, в общем, произвел на меня хорошее впечатление, я была несколько предубеждена против него после всего, что о нем говорилось, и совершенно откровенно высказала ему это. Мы провели почти целый час в интересной беседе. Я передам тебе кое-что из нашего разговора, а ты это используй и заставь кое-что исправить и изменить, только не говори Алекс., что ты это узнал от меня – он причинил достаточно зла, передав ту ложь Иванову, я чувствую, что этот человек меня не любит. Я говорила с ним относительно черного Данилова. Он говорит, что это человек, годный исключительно для канцелярской, а не для живой работы, зарывшийся в бумаги и притом недобросовестный; старый Рузский, как человек довольно болезненный (дурная привычка нюхать кокаин) и тяжелый на подъем (lazy), нуждается в сильном, энергичном помощнике, чтоб как следует двинуть дело – хороших людей отстранили, другие сами ушли, не желая продолжать работу под руководством Данилова.
Он рассказал мне, почему Р. настаивал на том, чтобы Дан. был при нем, протекция, родство его жены или что-то подобное (я позабыла, что он именно говорил), но, во всяком случае, он взял его не ради его достоинств. При Куроп. разведка неприятеля (глубокая) была поставлена очень слабо – раньше знали все, что происходит в Финляндии, Швеции и балтийских провинциях, а сейчас почти не имеется сведений. Почти нет контрразведки – одна только переписка – бумаги, бумаги, мелочная формалистика, мертвечина. Эти трое из контрразвед. в Петрогр. раньше были подчинены Бр. – Бр. вместе с многими другими, и они были очень хороши, имея настоящих руководителей и находясь под контролем, но после его удаления всему этому был положен конец, и эти трое подчинены Алекс. и действуют в качестве его личной штабной контрр., согласно его приказам, они арестовывают и т. д., а затем представляют о том доклады в Могилев. Это некрасиво, и теперь мне понятно, почему многое делается несправедливо.
Представь себе, Рузск. и его штаб не имеют никаких активных оперативных планов. Я спросила, почему они не наступают, как ты о том дал приказ Куроп. и Р., – он говорит, что это вполне возможно, у нас гораздо больше войска, нежели у немцев. Они обучают своих молодых солдат вблизи окопов, для того чтобы внушить нашим, будто их там масса. Р. доволен своим местом, его честолюбивая жена ни за что на свете не допустит, чтоб он потерял его, а потому он предпочитает спокойно сидеть; он работает всего 2 часа в день, он добрый, честный человек, но необходим настоящий сильный человек, который бы заставил его работать. Совершенно пренебрегают вопросом обеспечения продовольствием – говорят, что гражданские власти обязаны им дать его, – это совершенно неверно. В полном пренебрежении вопрос управления районом фронта (гражданское).
Можно ли что-нибудь понять из того, что я тебе пишу? Очень трудно передавать разговоры. Он сам записал мне эти пункты, так как я боялась позабыть их. Я только могу сказать, что очень рада была с ним познакомиться, и от души желала бы, чтоб ты с ним повидался. Он мог бы рассказать тебе многое, чего я не в состоянии воспроизвести, уж очень все это сложно и длинно. Он ни о чем не просит, ему лично ничего не нужно, исключительно лишь ради тебя и всеобщего блага он просил разрешения повидать меня, чтобы высказаться обо всем. Он очень умен, с ним легко говорится; он рассказал много прискорбных вещей, о которых приходилось слышать и от других. Так мало честных людей! Он говорит, что в этой армии царят страшная распущенность и беспорядок, но он того мненья, что если б старик имел надежного помощника, можно было бы многое изменить к лучшему. И это стояние солдат в течение долгих месяцев на одном месте в то время, как они могли бы с успехом наступать, по его словам, действует на них деморализующе.
Постоянно контрасты – крайности.
Теперь довольно о делах.
Серый, скучный день. Мы спешим в город, О. и Т. должны быть на заседании Комитета, а я поеду с М. и А. в лазарет Зимнего дворца – там сейчас лежит 358 солдат. За всю ночь спала не более получаса – невыносимо, и притом без всякой причины, я ничем не была озабочена или огорчена: не было милой «живительной теплоты», чтоб успокоить меня.
Теперь прощай. Бог да благословит тебя, мой дорогой! Страстно целую тебя.
Навеки твоя старая
Женушка.
Горячее спасибо за твое дорогое, длинное письмо.
29 октября 1916 г.
Мой родной, милый!
Как я рада, что, судя по твоей телеграмме, вы могли уютно втроем позавтракать, но хотелось бы знать, как вам удалось отделаться от Михень. И виделся ли ты с Ольгой или она все еще больна?
Тепло, пасмурно, идет дождь, туман – самая «подлая погода», как говорят моряки.
В прошлую ночь спала всего 2 часа, эту – всего от 5 до 7, – это страшно мучительно. Схожу на часок попозже в лазарет, чтоб дать отдохнуть ногам и спине, которые все еще болят после лазарета Зимнего дворца. Это отняло у нас час времени, назад они отвезли меня в кресле на колесах через пустые залы.
Приняла в городе Протопопова. Затем мы отправились к Скоропослушнице и поставили свечки – ты носи тот образок, который я тебе когда-то привезла оттуда.
Позавтракала и пила чай в поезде. Дома приняла бедного Ребиндера, жена которого недавно умерла. Потом m-me Зизи была от 8 до 9.
Сегодня принимаю Волкова. Федорова, Штюрмера, Шебеко из Москвы, все это так утомляет мозги; во время разговоров я свежа и бодра, но потом чувствую себя отупевшей.
Сейчас я должна просмотреть кучу докладов, закончу письмо после завтрака.
Собираюсь немного покататься, чтоб освежить голову, так как мне днем предстоит выслушать 4 доклада.
