– Бабушка!.. – прошептала я, взглянув на нее так, как умели только женщины из нашей семьи. В своем теперешнем состоянии бабушка уже не могла себя контролировать, и я снова увидела ее желто-коричневую ауру.
– Кэсси знает? – спросила я. Я была уверена, что моя дочь тоже заметила эти тревожные цвета.
– Она меня спрашивала… – Уголок бабушкиных губ слегка приподнялся. – Но я сказала, что у меня просто насморк.
Что ж, подумала я, с Кэсси подобный трюк вполне мог сработать. Подобная невинная ложь вряд ли изменила цвет бабушкиной ауры настолько, что Кэсси это заметила. Кроме того, искажение цвета еще нужно было правильно истолковать…
– Мне страшно, ба, – проговорила я, чувствуя, как прижимает меня к земле груз недавних событий и страшных новостей. – То, что тебя ждет… Я боюсь за тебя, боюсь за Кэсси… Если мы с тобой умрем, у нее не останется никого в целом свете – ни одного близкого человека.
– Ты слишком упряма, чтобы умереть, Молли.
– Но я хочу, чтобы ты тоже жила как можно дольше. – Я легко коснулась ее груди. – И… мне очень жаль, что я тогда уехала. Да и в любом случае мне следовало бы почаще тебя навещать.
– Ладно уж… – Бабушка ласково погладила меня по руке. – Мы обе могли вести себя иначе.
Я вздохнула.
– Я люблю тебя, ба!
Она медленно погладила меня по спине. Это были легкие, но очень приятные прикосновения, которые возвращали меня в детство.
– Я тоже люблю тебя, Молли. И всегда любила…
Я прислушалась к стуку ее сердца. Оно билось сильно и ровно, словно и не росла в ее мозгу зловещая опухоль, грозившая бабушке скорой, но мучительной смертью.
Мы сидели так довольно долго: бабушка гладила меня по спине, а я прислушивалась к ее сердцебиению. Наконец ее рука замерла и опустилась на одеяло, и я, выпрямившись, поправила волосы и вытерла глаза.
Бабушкино лицо на подушке казалось безмятежно спокойным, глаза были закрыты. Я думала, что она уснула, но тут бабушка повернула голову и снова посмотрела на меня.
– Ну что еще тебя тревожит?.. – спросила она таким тоном, словно отлично понимала, что я чувствую, ощущала ту тяжесть, которая пригибала меня к земле.
– Сколько… тебе осталось?
Бабушка чуть пошевелилась, и я, глядя на ее обрисованное складками одеяла худое тело, снова подумала о том, какой она стала хрупкой и уязвимой.
– Ты не принесешь мне воды? Пить очень хочется.
Я посмотрела на ночной столик, где среди книг, чашек, коробочек и пузырьков с лекарствами стоял почти пустой графин. Я взяла его в руки и прижала к груди.
– Я налью свежей. Ты потерпишь?
Она кивнула, и я, встав с кровати, быстро вышла из комнаты.
По пути в кухню я задержалась, чтобы убрать чердачную лестницу, закрыть ведущий на чердак люк и вытереть лужу в коридоре первого этажа. В кухне я наполнила графин кипяченой водой, но когда я снова поднялась наверх, бабушка уже спала. Беспокоить ее я не стала. Я наполнила водой стакан и, поставив его на ночной столик рядом с графином, подошла к окну.
Солнце опустилось уже довольно низко к горизонту, наполовину скрывшись за грядой плотных кучевых облаков. По комнате тянулись длинные серые тени, и я задернула занавески, отчего комната погрузилась в густой полумрак. Выходя в коридор, я оставила дверь приоткрытой, чтобы бабушка могла меня позвать, если я ей вдруг понадоблюсь.
Спустившись вниз, я закончила уборку, сметя в совок осколки разбитого фарфора. Этот чайный сервиз хранился в нашей семье на протяжении нескольких поколений, но после сегодняшнего инцидента от него остались только сахарница, блюдце и пара чашек.
Выбрасывая осколки в мусорное ведро, я вдруг подумала о том, что в доме стало как-то слишком тихо. Обычно он был полон звуков – шагов, поскрипывания половиц и дверей, но сейчас я не слышала ничего.
Борясь с возрастающим беспокойством, я подошла к окну, выходящему на задний двор. Ветер, который не переставая дул со стороны океана по крайней мере на протяжении двух последних дней, наконец-то утих, и над мокрой землей поднялся туман, отчего краски уходящего дня казались тусклыми и смазанными. Эта картина была по-своему чарующей, даже какой-то колдовской, но мне сейчас было не до философских рассуждений. Мой мозг был целиком заполнен самыми разными мыслями, большинство которых относились к Кэсси и ее будущему, которое – особенно теперь, когда я знала, что бабушка скоро умрет, – представлялось мне еще более неопределенным.
И, кстати, где сама Кэсси?.. Насколько я ее знала, к этому времени ей уже должно было надоесть дуться, а значит, она должна была топать ногами, хлопать дверьми и производить другие звуки, способные привлечь мое внимание.
В доме, однако, по-прежнему было тихо, как в мертвецкой. Стараясь унять тревогу, я пыталась убедить себя, что Кэсси ведет себя тихо, потому что все еще на меня злится. А может, думала я, она и вовсе заснула, поэтому ее не видно и не слышно, однако в глубине души я понимала, что это не так.
С тяжелым сердцем я поднялась наверх. В коридоре напротив двери дочери я обнаружила Банни. Кролик валялся на полу, разбросав конечности – похоже, на него наступили ногой. Длинные уши были завязаны узлом, а задняя левая лапа болталась на ниточке, словно кто-то в приступе ярости пытался оторвать ее напрочь. Бедная Банни!.. Подобный поступок, впрочем, вполне соответствовал характеру Кэсси, которая всегда была ребенком импульсивным, мгновенно вспыхивавшим и так же быстро остывавшим, поэтому я не слишком беспокоилась. По опыту я знала, что в подобной ситуации самым разумным было бы дать Кэсси возможность полностью успокоиться, однако известие о болезни бабушки основательно выбило меня из колеи, и мне хотелось поскорее помириться с дочерью. Пусть хоть что-нибудь идет как обычно, думала я, а с остальным я как-нибудь справлюсь.
И, подобрав с пола Банни, я осторожно заглянула в спальню дочери.
– Кэсс?..
Но мне никто не ответил. Внутри я увидела заправленную постель. Ни в спальне, ни в ванной Кэсси не было.
Я перешла к комнате бабушки.
– Кэсси?.. – шепотом позвала я.
И снова никто не откликнулся.
Где же она?.. Где моя дочь?!
Выйдя на верхнюю площадку лестницы, я позвала ее снова, на сей раз – довольно громко. Ответом мне была тишина, только где-то далеко тихо скрипнула рассохшаяся доска.
– Похоже, она здорово на меня разозлилась! – сказала я вслух. – Как ты думаешь, Банни?
Игрушечный кролик равнодушно смотрел на меня своим единственным глазом-бусинкой.
На всякий случай я еще раз проверила комнату Кэсси – ее стенной шкаф, шкафчики в ванной и в коридоре и направилась к своей комнате.
– Я знаю, что ты на меня сердишься, Кэсс! – громко сказала я, входя внутрь. – Но… Пожалуйста, не прячься. Выходи! Нам нужно поговорить.
