После полудня.
– Тебе плохо, ба?
Бабушка не отвечала и только мерно качала головой. Глаза ее остекленели, лицо выглядело так, словно было вылеплено из сырого теста, пальцы дрожали, а руки тряслись.
– Тебе надо присесть. – Я постаралась оторвать ее от стены, но бабушка застонала, словно ей было очень больно.
– Ну не хочешь, тогда давай постоим. – Я сунула руку в сумочку, все еще висевшую на моем плече, и нашарила мобильник. – Потерпи немного, я сейчас позвоню в «Скорую».
– Нет. – Бабушка крепче прижалась к стене. – Не надо «Скорой». Со мной все… в порядке.
– Ничего подобного! Ты бледная, тебя всю трясет!
Бабушка провела кончиком языка по губам и прикрыла глаза.
– Я… я просто устала. Лучше помоги мне подняться в спальню. Я хочу лечь.
Я с сомнением покосилась на крутые ступеньки, ведущие наверх.
– Может, все-таки вызвать врача?
– Нет! – В голосе бабушки прозвучало раздражение. – Я скоро приду в себя, мне только нужно немножечко полежать. – Ее взгляд упал на усыпанный осколками пол.
– Не беспокойся, я все уберу.
Бабушка нехотя кивнула.
– Помоги мне добраться до моей комнаты.
– Хорошо, – сдалась я и, поддерживая бабушку под руку, довела ее до подножия лестницы, которая, казалось, уходила под самые облака. Там мы остановились и, не сговариваясь, посмотрели наверх.
– Я позвоню в 911, если тебе станет хуже, – сказала я твердо. – Или отвезу тебя в больницу сама.
В ответ бабушка кивнула и не без усилий поставила ногу на нижнюю ступеньку.
– Хорошо. А сейчас помоги мне, – попросила она слабым голосом.
Одной рукой я обхватила ее за плечи, другой взяла под локоть – и сразу почувствовала, какая бабушка Мэри стала худая: ее ребра прощупывались даже сквозь одежду, выступающие лопатки казались твердыми и угловатыми. Ее колени дрожали от слабости, поэтому, поднявшись на очередную ступеньку, мы подолгу отдыхали и двигались дальше, только когда бабушке удавалось отдышаться. Казалось, каждое движение причиняет ей сильнейшую боль, но она не жаловалась, и только мышцы на ее шее натягивались под кожей, словно струны.
– Ты, наверное, надорвалась, когда убиралась сегодня на чердаке, – сказала я, когда целую вечность спустя мы добрались, наконец, до верхней площадки и миновали стоящую под чердачным люком стремянку. Впрочем, и вчера, и позавчера бабушка тоже много работала и наверняка переутомилась.
– Дело не в этом, Молли… – Бабушка покачала головой. Дыхание вырывалось из ее груди с сипением, которое мне совсем не понравилось.
– А в чем же? – спросила я озабоченно.
– Тш-ш!.. – Она поморщилась. – Говори потише, пожалуйста.
Собрав последние крохи терпения, которого у меня и так было не слишком много, я только тяжело вздохнула.
– Извини. – Последние несколько дней были для меня не самыми легкими, и это начинало сказываться.
Наконец мы вошли в бабушкину спальню, в которой за прошедшую неделю я побывала всего пару раз. Должно быть, именно поэтому я только теперь окончательно осознала, что когда-то эта комната принадлежала моим родителям.
Откинув в сторону покрывало, я уложила бабушку в постель и помогла снять туфли. Когда я выпрямилась, она слабо улыбнулась и благодарно потрепала меня по руке.
– Мне уже лучше, – прошептала она и закрыла глаза.
– Это тебе только кажется, – возразила я, но бабушка не ответила. Некоторое время я стояла рядом с кроватью и смотрела на нее – на то, как медленно, но равномерно поднимается и опускается ее грудь. Прошло сколько-то времени, и черты бабушкиного лица стали не такими бледными и пугающе-неподвижными. Тонкие, резкие морщинки в уголках ее губ разгладились, а щеки едва заметно порозовели.
Мне не хотелось снова ее тревожить, но все-таки я решилась.
– Я видела твою ауру, – проговорила я чуть слышно. – Она… она была не такая, как всегда.
Бабушка слегка пошевелилась, вздохнула.
– У меня рак, – ответила она, не открывая глаз.
В одно мгновение все встало на свои места, и я почувствовала острую досаду. Как можно было не заметить столь очевидных признаков?! Лекарства и стакан с водой на ночном столике, приступы слабости, постоянные мигрени, пропитавший простыни и мебель кисловатый запах болезни – все говорило о том, что бабушка давно и серьезно больна, но я была слишком занята собой и своими проблемами и не обращала внимания даже на то, что буквально бросалось в глаза. А ведь Оуэн говорил мне, что бабушка нездорова, но и к его словам я не прислушалась. Точнее – прислушалась, но они меня почти не взволновали.
Но прозрение пришло, и я, негромко ахнув, опустилась рядом с бабушкой на край кровати. Подозрения Оуэна, мои собственные наблюдения, зловещие коричневые вкрапления в ее ауре – все эти детали сложились в одну общую картину, в истинности которой, увы, мне уже не приходилось сомневаться. Оуэн не ошибся – бабушка была не просто больна. С каждым днем она все ближе подходила к той грани, за которой начиналось небытие.
Взяв с ночного столика коробочку с лекарством, я прочла написанное на латыни название, но оно ничего мне не говорило.
– Значит, у тебя рак? – машинально переспросила я. – А что за… То есть я хотела сказать…
– Рак мозга.
Мои пальцы невольно сжали пластмассовую коробочку. Внутри с шорохом перекатывались таблетки.
– Неоперабельный, – добавила бабушка.
Закрыв ладонью рот, я крепко зажмурилась. Непроизвольно вдохнув через нос, я с особой ясностью ощутила неприятный кислый запах, который исходил от бабушки. Как я могла не заметить его раньше?!
А вот так и могла, подумала я с запоздалым раскаянием. Этот запах исходит от нее с самого начала, с первого дня. Его не могли заглушить даже бабушкины духи, но я все равно не обратила на него внимания.
Я отняла руку от губ.
– А как насчет химиотерапии?
Бабушкина голова качнулась на подушке из стороны в сторону.
– Мне предлагали, но я отказалась.
– Но почему?! – Я изумленно воззрилась на нее. Бабушке было всего семьдесят три, и еще лет семь она могла прожить запросто.
Куда исчезла ее воля к жизни?
Бабушка открыла глаза. Некоторое время она смотрела перед собой, потом повернулась к окну. В таком положении кожа ее на щеках натянулась, а под подбородком и у границы редеющих волос собралась некрасивыми складками. С годами ее ярко-голубые глаза выцвели, став тускло-серыми, и в них я прочла ответ на свой вопрос.
Она не хотела стать бременем для окружающих, и в первую очередь – для меня. Без лечения, считала бабушка, ее страдания не продлятся долго, и она уйдет достаточно быстро.
