Со стороны Себежа двинулся на объединение с маршалом Удино корпус Макдональда. Если бы эти два корпуса соединились, они легко взломали бы защиту Петербурга. За генералом Виттенштейном не было больше ни одной русской части, лишь во Пскове ещё располагались шесть батальонов, набранных из новых рекрутов, необученных и необстрелянных. Князь Виттенштейн прекрасно понимал, как мало надежды на эти батальоны, его корпус был единственной защитой столицы.
Выручила Петра Христофоровича суворовская выучка — стараться разбить французские войска до того момента, пока они не соединились. Надо было оттеснить Удино, а потом уже идти навстречу Макдональду. Подкрепления ждать не приходилось. Барклаю де Толли не из кого было выделить хоть какое-нибудь подразделение, а за французами было полно резервных, отлично обученных полков.
Клястицы — вот был пункт, где надеялись соединиться Удино и Макдональд. Его уже занял Удино, и Наполеон писал своему маршалу:
«Преследуйте Виттенштейна по пятам, оставя небольшой гарнизон в Полоцке в случае, если неприятель бросится влево. Когда вы двинетесь от Витебска к Себежу, вероятно, Виттенштейн отступит для прикрытия Петербургской дороги. У него не более 10 тысяч человек, и вы можете идти на него смело...»
Они и шли смело — французы, поляки, австрийцы, итальянцы, собранные со всей Европы, отборные части. Но Виттенштейн, обнаружив сильные прикрытия у села Якубово, повёл свои полки в наступление. Французы откатились под натиском русских, но сконцентрировались на правом фланге, поливая корпус картечью и атакуя беспрерывно конницей и пехотой. Тогда Виттенштейн приказал отойти вправо, пройти наспех строящийся мост на реке и ударить во фланг. Французам удалось поджечь мост, но русские солдаты прорвались сквозь огонь и на спинах французов ворвались в Клястицы. А здесь бой шёл уже не на штыках — русские и французы буквально резались друг с другом.
Французы откатились. Виттенштейн преследовал их до Двины, до бывшего лагеря у Дриссы. Удино сделал ещё одну попытку отбросить корпус Виттенштейна, но вдохновлённые победой русские остановили его.
Скромно сообщал об этой своей победе избавитель Петербурга князь Виттенштейн:
«Французы спаслись только помощью лесистых мест да переправ через маленькие речки, на которых истребляли мосты, чем затрудняли почти каждый шаг и быстроту нашего за ними преследования, которое кончилось вечером. Полки мужеством и храбростью делали невероятные усилия, которых не могу довольно описать... Все селения и поля покрыты трупами неприятельскими. В плен взято более 900 человек и 12 офицеров. Пороховые ящики, казённый и партикулярный обозы, в числе которого генеральские экипажи, остались в наших руках».
Наполеон прекратил наступление на правый берег Двины, приказав лишь удерживаться на её берегах и охранять пути сообщения главной своей армии...
Узнав о победе в Клястицах, Константин был ещё более возмущён тем, что главная русская армия отходит и отходит, не предпринимая ничего для сражения, хотя под Витебском уже соединились две армии — Барклая и Багратиона. Однако отход продолжался, и Константин негодовал, он рвался в бой, и тактика отступления казалась ему предательской. Не стесняясь в выражениях, в близком ему кругу он так и расценивал действия Барклая де Толли.
Равняться с Константином по влиянию командующему было не по силам: великий князь представлял своей особой императорский двор, а от императора Александра зависело всё. Барклай де Толли удалил самого императора от армии. Теперь надо было удалить и Константина, вызывавшего ропот и возмущение в среде офицеров.
Однако на военном совете под Смоленском Константин ещё присутствовал в числе прочих офицеров и достаточно скромно и толково изложил своё мнение по поводу ведения войны, когда его спросили об этом.
— Надобно взять пример у Суворова, — горячо ответил он. — Не знаю ни одной его кампании, в которой бы он отступал, подобно нам. И, рассмотрев соображения, могу сказать, что моё мнение, хоть и не выше я многих наших командиров, — вперёд, вперёд и вперёд. Армия рвётся в бой, мы готовы ко всему, только бы не отступать. Надобно идти на Рудню — мы знаем, что там главные силы неприятеля — и ударить по нему...
Константин опустил глаза, заметно волнуясь. Старые генералы подхватили его слова и стали развивать перед командующим свои мысли о наступлении, достаточно обоснованные.
Ермолов потом, значительно позже, писал в своих «Записках»: «Я в первый раз, в случае столь важном, видел великого князя и не могу довольно сказать похвалы как о рассуждении его, чрезвычайно основательном, так и о скромности, с каковою предлагал он его, и с сего времени удвоилось моё к нему почтение...»
Военный совет решительно и единодушно постановил — всеми силами идти на Рудню, дать главным войскам французов сражение. Командующий неохотно поддался мнению совета, однако на рассвете дал команду двинуться вперёд от Смоленска.
Но он получил сведения, которые шли вразрез с его данными о расположении и численности войск Наполеона. Эти сведения поставили под сомнение все рассуждения военного совета.
И снова Барклай де Толли приказал отступать.
Армия роптала. Около Смоленска начались бесконечные передвижения, перегруппировки, солдаты рвались в бой, а это нудное отступление держало всех в длительном и изматывающем напряжении.
Константин не скрывал своих взглядов и тоже был в числе людей, громко осуждающих тактику главнокомандующего. В конце концов Барклай де Толли не выдержал и отправил его в Москву, к государю вроде бы с донесением о состоянии войска. Великий князь, конечно, понимал, почему командующий отсылает его из армии, но он решительно обещал себе, что вернётся к армии, как только доложит государю обо всех шёпотах и ропотах в армии. И он действительно рассказал Александру о настроениях в армии.
— Думают, что раз Барклай немец, то и изменник, — с горечью добавил он. — Вовсе это не так. Командующий — преданнейший генерал, преданнейший России человек, да роль играет его немецкая фамилия...
Предки Барклая де Толли выехали из Шотландии в Россию ещё в семнадцатом веке. Дед его уже был русским офицером, возведённым в дворянское достоинство, а сам князь и генерал-фельдмаршал начал свою военную службу ещё в 1776 году вахмистром. Он отличился при штурме Очакова в русско-турецкой войне 1787-1791 годов, потом в польской кампании девяносто четвёртого года. Война с Наполеоном 1805-1809 годов принесла ему славу прекрасного стратега и тактика, а ледовый поход через Ботнический залив в русско-шведской войне закрепил эту репутацию. Два года перед Отечественной войной он был военным министром, и его соображения по ведению войны с Наполеоном легли в основу плана императора по отражению французского нашествия.
Но все его подвиги во славу русского оружия зачёркивались, едва произносилось его имя — немец, не наш. Русская подозрительность, исконно русское недоверие к иноверцу, хоть бы и жил он в России всю свою жизнь, всё ещё преодолевало симпатии к нему.
Александр хорошо это понимал. Необходим был командующий, расположение к которому превышало бы его ошибки, командующий с истинно русской фамилией, да ещё и самый прославленный из учеников Суворова.
