— Что истопники?
— Банку-то эту треклятую государь велел в спальню государыни поставить. Обок постели. Их, мужиков нетёсаных, и то оторопь взяла.
— Нешто может такое быть, Аньхен? Ни за что больше мимо матушкиной опочивальни и проходить не стану, с нами сила крестная!
— Не знаю. Ничего не знаю, Лизанька. Мимо опочивальни можешь не ходить, только государю и вида не подавай, что такой разговор до нас дошёл. Молчание всегда золотом было, а уж тут...
— Ваше высочество! Я никого не нашёл в вашей антикаморе и потому взял на себя смелость пройти дальше. О, я, кажется, помешал.
— Нисколько, герцог. Мы с Маврушкой и так собрались уходить. Вы можете спокойно и без помех толковать с вашей невестой.
— Благодарю вас, принцесса Элизабет. Вы всегда так снисходительны, что я просто не нахожу слов признательности.
— Да что уж, свои люди. Без пяти минут родственники. Пошли мы, сестрица.
— Ваше высочество, после всех разыгравшихся ужасов мне показалось несколько неуместным такое поспешение с нашим обручением. Хотя, с другой стороны, я счастлив, что этот миг наконец-то наступит. Ожидание слишком затянулось.
— Я не очень понимаю, о каких ужасах вы говорите, герцог. Вершить правосудие — одна из обязанностей монарха, и он осуществляет её, когда находит нужным. Это не может касаться обстоятельств царственной семьи.
— Но я намеревался задать вам совсем иной вопрос, ваше высочество. Изменившиеся обстоятельства, по всей вероятности, не могут не сказаться на последней воле вашего родителя.
— Но мой родитель и государь жив, и говорить о его последней воле неуместно.
— Напротив, для монарха это всегда уместно. Тем более что содержание завещания наверняка изменится.
— Я не знаю содержания уже существующего.
— Разве оно не предполагало передачу престола императрице Екатерине?
— Не знаю.
— Но чему же тогда могла служить её коронация?
— Мне не кажется разумным высказывать вслух свои догадки или какие бы то ни было соображения. Они наверняка окажутся далеки от истины.
— Но разве вы не можете прямо задать вопрос вашему родителю?
— Я не стану этого делать. Достаточно того, что государь обладает полной свободой решения.
— Вы имеете в виду «Правду воли монаршьей», подписанную в 1722 году. Но ведь для её осуществления не было необходимости короновать императрицу. Государь явно имел в виду что-то иное, каких-то иных наследников.
— Я понимаю вашу любознательность в этом вопросе, герцог, но, к сожалению, не сумею её удовлетворить.
— В момент подписания указа у его императорского величества было не так много кандидатур.
— Но почему же? Это и его внук — царевич Пётр Алексеевич. Ему тогда исполнилось семь лет. Был жив его собственный сын, Пётр Петрович младший — царевича не стало в октябре следующего года. Наконец, это мы с цесаревной Елизаветой, наша младшая сестра Наталья Петровна и внучка императора — царевна Наталья Алексеевна, уже вышедшая из младенческого возраста — ей исполнилось восемь лет.
— Боже, какая бесконечная литания женских имён! Ваше высочество, нам необходимо, совершенно необходимо узнать мысли императора. И по возможности — до обручения.
* * *
Цесаревна Анна Петровна, Маврушка
— Государыня цесаревна! О, Господи, страх какой! Анна Петровна!
— Чего расшумелась, Маврушка? И потом, перестань меня называть цесаревной. Сама знаешь, как матушка стала гневаться за этот титул. Мол, не мой он, так нечего и людей с толку сбивать. Герцогиня, и весь разговор.
— Да Бог с ней, с герцогиней! Цесаревной ты на веки вечные останешься. Российской — не то что Голштинской.
— Маврушка! Рассердить меня хочешь?
— Ну, не буду, не буду, коль такой твой приказ. Ты лучше, цесаревна, послушай, о чём во дворце-то толкуют.
— Опять!
— Да нет здесь никого. Одни мы, одни! Иначе нетто с новостью такой к тебе бы побежала.
— С какой?
— Уж не знаю, с какого конца начинать. Помнишь ли, Анна Петровна, как скончалась принцесса Шарлотта-София?
— Что тут помнить! Родила великого князя Петра Алексеевича — родильной горячкой и сгорела.
— Дней-то после родов сколько прошло?
— Недели полторы, помнится.
— То-то и оно — полторы! А какого дохтура ни спроси, каждый скажет: родильной горячке срок всего несколько дней.
— Откуда мне знать. Да и ты вроде у нас ещё не рожала, а уж от докторов сведений понабралась.
— Да не я, не я, государыня цесаревна. Слухом земля полнится. От мамок всяких и доведалась: больно долго принцесса в горячке горела. Антонов огонь
[18] — он ведь спуску не даёт. Едва успел прикинуться, уже нет человека. А тут промедление такое...
— И что же?
— Да уж ты не погневайся, разреши мне тебе ещё один вопрос задать: ты-то сама была ли в те дни у принцессы?
— Окстись, Маврушка! Каким же манером мне тогда у принцессы быть было мочно, когда лет-то мне едва семь набежало.
— Верно, верно, царевна. Значит, сама ты не бывала. Покойница государыня царевна Наталья Алексеевна тебя к ней не водила.
— Никогда лишнего разу на половину принцессы государыня тётушка не захаживала, а тут ещё болезнь такая, кто знает, может, и прилипчивая.
— Прилипчивая там, не прилипчивая, а только свидетелей нам с тобой днём с огнём, выходит, не сыскать.
— А если и так, на что они нам?
— Погоди, погоди, царевна, каждому овощу своё время. На похоронах ты была ли?
— Нет, только сейчас подумала, не была. Не упомню, кто запрет такой наложил. Не государь ли батюшка?
— Да и то сказать, царевна, какие там похороны. Принцесса люторкой оставалась, правда?
— Веры не меняла, знаю. Так и в брачном договоре, государь батюшка рассказывал, указано было.
— А коли отпевали её по люторскому обряду, так в церкви открытый гроб с покойницей не выставляли и прощаться с ней не прощались.
— Господи, Маврушка, к чему ты клонишь?
— Мне бы тебя не напугать, государыня цесаревна.
— Что полагают — отравили принцессу-то? Потому и не показали?
— Про отраву никто никогда не толковал.
