— Утешил ты меня, государь, слов нет, как утешил. Только отвёл я тебя от дела главного: как победу-то праздновать будешь. Что надо делать, чего не доделал — твоя государская печаль, а народ повеселить непременно надо. Ему сомнения твои государские ни к чему. Ему всё просто должно быть. Город, поди, украсить велишь, а уж мы во всех церквах службу самую радостную отслужим. С звоном колокольным. С певчими. В облачении светлом. Чтобы в родех и в родех людишки вспоминали, твоё государское имя славили.
— Спасибо тебе, владыко, за всё великое спасибо. Да никак побледнел ты? С лица спал? Нешто неможется? Келейника твоего сейчас кликну, ты только сиди, сиди, не тревожься.
— Прости, что огорчил, государь, и впрямь неможется. Да это от радости. Ждал тебя. С раннего утра не присел, вот оно и аукнулось.
— Владыко, Христом Богом тебя прошу — себя побереги. Православному миру ты нужен, а уж как мне, сказать не могу. Один ты у меня, владыко, как отец родной, как семья моя. Мне без тебя никак. Никак, владыко.
Медлит Пётр Алексеевич. У окна остановился. Из новинских патриарших палат луга видать до самого Ходынского поля. В стороне внизу речка Пресня плещется. Государь братец Фёдор Алексеевич загородный дом себе построить хотел. Зверинец завёл. Не лежало сердце у него к Измайлову. После батюшки государя Алексея Михайловича ни у кого не лежит. Под снегом не видать, как в патриаршем огороде гряды протянулись. Хозяйство преотличное. Печётся о нём кир Адриан. При первой способности в Новинское из Кремля спешит. Как весне каждой радуется.
И владыка знает: не о всём государь ему сказал. У патриарха свои способы ни единой мелочи в доме царском не упустить. Муторно на душе у молодого царя. Тревожно. А вот делиться не спешит — что-то ещё про себя решает.
— Владыко!
— Не духовник я твой, государь. Нет тебе нужды передо мной исповедь держать.
— Какая исповедь! Спросить тебя хотел, сколько раз государь Иван Васильевич женат был? Не мог ведь без церковного разрешения — молитвенник был редкий. Подумал тут на досуге я, как это царевич Дмитрий мог на престол вступить, кабы не порешили его?
— Крови был царской, а других наследников не осталось.
— Да я о браке, владыко.
— О браке... Что ж тут сказать, по законам нашей церкви православной, три их может быть — не более. Вон видишь в окне своём теремном, государь, ты, что ни день, паперть собора Благовещения. Коли внимания не обращал, погляди — на Замоскворечье она выходит. Пристроили её, когда государь Иван Васильевич четвёртую супругу себе взял
[7]. В храм войти не смел — не положено, так на паперти службы отстаивал.
— А церковь святая сожительства ему по четвёртому разу не запретила?
— Нет, государь, благословила. Жил царь по благословению разрешительному, а это уж совсем не то — не по закону святому.
— А жён почему так много имел?
— Одни помирали, как прабаба твоя, государь, царица Анастасия Романовна, других в монастырь отсылал.
— Соглашались?
— Что о том толковать, государь, — дело прошлое, тёмное. Да и не первым в таком череду государь Иван Васильевич был.
— А до него кто же согрешил? Не знал я.
— Батюшка Ивана Васильевича — великий князь Московский Василий III Иванович.
— Его родительницу отрешил?
— Нет, государь, ради его родительницы первую супругу свою — великую княгиню Соломонию Юрьевну Сабурову.
— Не показалась великому князю?
— Двадцать лет, государь, прожили в мире и согласии. Вот только потомством Господь не благословил. Вот великого князя и подговорили молодую жену взять, а великую княгиню Соломонию по бесплодию её в монастыре поселить
[8]!
— Поселить или постричь?
— Постричь, государь.
— Не соглашалась? Насильно постригали?
— Государь, ни к чему разговор такой. Дел у тебя, сам говорил, великое множество. Что время попусту терять.
— Погоди, погоди, владыко, а что государь Иван Васильевич всю жизнь братца своего по отцу искал? Откуда тут братцу взяться? Вспомнил, не Соловьём ли разбойником его называли?
— Не след тебе, государь, людскую болтовню слушать.
— Нет, ты ответь, владыко, откуда братец-то взялся?
— Может, и не было никакого братца, государь.
— А если был?
— Болтал народ всякое. Болтал и про то, что постриглась Соломония беременной. Потом уже в суздальском Покровском монастыре родила, как на грех, мальчонку, а враги великого князя его и припрятали. Куклу заместо него погребли.
— Вот, значит, как: и беременную княгиню постричь можно.
— Не повторяй ты этих сплёток, государь.
— А уж если не на сносях, то и вовсе грех невелик.
— Государь!
— Не буду, не буду тебя тревожить, владыко. У меня и впрямь важная новость для тебя есть. Боюсь огорчить — плох ты нынче — как бы не повредить здоровью твоему.
— Уж лучше говори, государь, не томи.
— Помнишь, владыко, толковали мы с тобой, что хорошо бы мне за рубеж съездить, чужих порядков поглядеть, чужим наукам подучиться? Вот и решил я, что настал мой час в путь отправляться.
— Тебе? Государю? Одно дело послов послать, доверенных людей, а государю-то самому как же?
— Да вот так. Положиться ни на кого не могу. Недаром говорится, свой глазок — смотрок, чужой — стёклышко. А Азов мне спать спокойно не даёт. Флот России нужен — это одно. Без союзников не обойтись — дело другое. Мне бы союз европейских государей противу турок составить. Послов к каждому в отдельности посылать долго и хлопотно. А тут коли я вместе с послами, к скончанию каждый договор в два счёта довести можно.
— Не пойму тебя, государь, — и послы едут, и ты едешь. Государь со свитой ездить может, а послы...
— В том-то и хитрость моя, владыко. Ехать я решил под чужим именем, как десятник Михайлов, чтобы среди свитских людей затеряться. Тут и церемония попроще выйдет, и мне, покуда послы переговоры вести будут, свобода — что захочу, то и посмотрю. Государи, чай, ни в одном моём желании не откажут.
— Думаешь, прознают, что ты, государь?
— А чего дознаваться — наши сами кому надо словечко шепнут.
