— Аньхен, государь батюшка, поди, позже с родителями младенчика разберётся. Вот уж Прасковьюшке не позавидуешь!
— А ты, государыня царевна Елизавета Петровна, раньше времени за других не решай. Сказывают, государь уж с Прасковьей Иоанновной дискур имел. Будто бы сам к ней во дворец заехал, сам собственными глазами во всём убедился. Вот как!
— Вот страх-то! Прямо мороз по коже дерёт!
— Да полно тебе, сестрица, на себя-то всё примерять. Слава тебе, Господи, тебе такой стыд не грозит и никогда грозить не будет.
— Ты забыла, Аньхен, поговорку: грех да беда на кого ни живёт.
— Но не на нас же! Ты, Маврушка, скажи, сколько государь у царевны Прасковьи побыл.
— А Екатерина Иоанновна что? Поди, знала?
— То-то и оно, все говорят, не знала. А как дозналась, к сестрице помчалась, во всё горло смеётся.
— Это ещё и почему? Путаешь ты что-то, Маврушка?
— А что тут путать, Анна Петровна? Екатерина Иоанновна так и сказала, мол, поживёт сестрица как человек, и слава Богу.
— Бесстрашная.
— Да что ты, Аньхен, Катрин права. Уладится всё как-нибудь, а на всю жизнь будет что вспомнить.
— Слушать тебя, Лизанька, не хочу! Перестань! Перестань сейчас же! А ты, Маврушка, о государе не ответила.
— И впрямь заслушалась вас, государыни мои. Так вот, сказывают, государь не меньше часу у племянненки погостил. Вышел яростный весь. Желваки так и играют. Волосы растрепались. В карету только что не влетел — сам дверцу со всего маху захлопнул.
— Думать надо.
— Полно, Аньхен. О чём разговор-то был, никто не подслушал?
— Не удалось. Как государь ни гневался, а из-за притворенной двери услыхать не удалось.
— Каково-то сейчас Прасковьюшке. Поехать бы, да ещё хуже сделаешь.
— Кому хуже, Аньхен? Себе ведь. Государь дочке такого ни в жизнь не простит, а уж Прасковье что вышло, то вышло.
— Да я ещё, государыни мои, самого чуда-то вам не рассказала.
— Какого ещё чуда? Ты, Маврушка, и впрямь мешок новин притащила.
— Так и есть, Елизавета Петровна, мешок, да ещё с походом. Вы только послушайте да подивитесь. Государь умчался, и в те же поры царевна Прасковья Иоанновна из покоев своих вышла, прислугу да челядь собрала и велела — да не поверите вы мне, нипочём не поверите! — младенцу покой детский сделать.
— Где?!
— В своём дворце?!
— Так и есть, во дворце. Вроде она уже всё заранее в уме держала, а от государя то ли разрешение, то ли благословение получила.
— Господи, с нами сила крестная? Не обезумела ли царевна?
— Выходит, государь батюшка её ни в ссылку, ни в монастырь — никуда отправлять не думает? А с дитём, с дитём-то как?
— Погодите, погодите, государыни, не всё это чудеса. Главные впереди. Царевна Прасковья Иоанновна распорядилась половину Ивану Ильичу Дмитриеву-Мамонову убрать как положено, со всяческими удобствами.
— Ну, уж это наврали тебе, Мавра. Быть такого не могло!
— Так полагаете, Анна Петровна? А что скажете на то, что сам Иван Ильич в те поры во дворец царевнин приехал, с герцогиней Екатериной Иоанновной на крыльце столкнулся, по-родственному облобызался да плечико к плечику в дом-то и вошёл?
— Это что же, выходит, как хозяин?
— Как хозяин и есть, Елизавета Петровна. Поди, и к вам теперь с родинными пирогами приедет, принимать его будете.
— Зря смеёшься, Лизанька. Прикажет батюшка, значит, и примем. Он государь — ему виднее.
* * *
Пётр I, И. И. Мамонов
— Мамонова ко мне! Немедля!
— Государь, генерал-майор в антикаморе дожидается. Уж с час как приехал.
— Не трус, ничего не скажешь. Другой бы на его месте в стог сена в деревне зарылся, дышать перестал, а этот... Ну-ну! Входи, Мамонов, и что ты мне теперь сказать можешь?
— Виноват, государь. Всей жизни не хватит вину перед тобой заслужить.
— А раньше что думал? Год назад что думал, когда меня обманывал?
— Не обманывал тебя, государь. И в уме такого не имел.
— Что же тогда? Говори, говори, не стесняйся.
— Полюбил, государь.
— Ишь ты, и сразу царевну, царскую племянницу!
— О том не думал. Больно хороша Прасковья Иоанновна. А как ласково на меня поглядела, так и думать перестал.
— Хоть не врёшь, и то ладно. Где встречались, как, всё вызнал. Что дальше делать будем?
— Твоя воля, государь. Только не разлучай меня с супругой и с сыном. Не было у меня детей, сам знаешь.
— Знаю. И разлучать не стану. И на службе ты мне нужен.
— Как прикажешь, государь. Солдат я.
— Хороший солдат, тут ничего не скажу. Хороший... А Прасковья...
— Государь, моя во всём вина. Я старше, мне и думать надо было.
— И царевна не подросток. Никак тридцать минуло. Знала, что делала. С бабами у меня всю жизнь одна морока, да ещё Прасковья Иоанновна из норовистых оказалась. Кажется, откуда бы. Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Подумать не мог.
— Хозяйка хорошая Прасковья Иоанновна. Дельная. Обо всём сама доведается, всем распорядится.
— Надо же. А мне и невдомёк, чего она с царицей покойной Прасковьей имущество делить стала. Наша государыня Екатерина Алексеевна меня за неё просила. Дивился, с чего бы, да тут же и забыл.
— Не знал об этом, государь. Слово чести, не знал.
— Верю, Мамонов. А сделать мы вот что сделаем. Брак я ваш признаю.
— Государь, вы делаете меня самым счастливым человеком...
— Погоди, погоди, Иван Ильич. Признать признаю, а объявлять не стану. Жить можете вместе, а на людях, при дворе показываться по-прежнему отдельно станете: одно дело — её высочество царевна, другое — лейтенант корпуса кавалергардов.
— Государь! Я не ослышался, государь? Господи!
— Не ослышался, не ослышался, Мамонов. Иначе нельзя — свойственник ты царский отныне. И честь тебе другая должна быть.
— Государь, всей своей службой тщиться буду заслужить вашу безмерную снисходительность и милость.
— Не беспокойся, долг с тебя сполна затребую. Ни землями, ни душами дарить не стану, чтоб другим неповадно было. И так проживёшь.
— Ни в чём у меня нужды нет, государь. И дети наши, коли Бог ещё пошлёт, ни в чём нужды терпеть не будут.
