— Да верить только ему, государь! Поди, самому себе же в карман и другие деньги положил.
— Вот только денежки эти дорого ему достались. Нейгебауэр-то молчать не стал. Один свой антидот против шельмовства Петерсона из Альтоны выпустил, а второй напрямую против барона. Названия точно не повторю, а только обозвал он в нём барона всяческими поносными словами, лжецом и прохвостом.
— Вот молодец! Защитился, выходит.
— Защитился, да так ловко, что пригласили его на шведскую службу со всяческим почётом, назначили шведским посланником в Константинополь. Таких похвал дослужился, руками разведёшь.
— Посланник — это хорошо, да ненадолго.
— То-то и оно, Данилыч, что после службы дипломатической стал он нынче канцлером Померании, а это уж не шутки. Вот и говорю, многому бы покойный царевич у него научиться мог, по-иному жизнь увидеть.
— Кабы захотел.
— Да сколько ему лет-то было — всего тринадцать, как Нейгебауэра отослали.
— Э, государь, вы себя в такие годы вспомните. Никак уже потешными занимались. Сами говорили, царевна Софья Алексеевна какие козни вам строила, а вы и сами стояли и государыне родительнице опорой были.
— У Алексея характер иной.
— А я о чём говорю: кровь в нём дурная с вашей смешалась и верх взяла. Жалеть о его судьбе России нечего.
* * *
Вдовая царица Прасковья Фёдоровна,
царевна Екатерина Ивановна
Во дворце царицы Прасковьи Фёдоровны как в осаждённой крепости: двери изнутри брёвнами подпёрты, окна ставнями прикрыты да ещё и войлоками затянуты. В печах ветер воет — голосов человеческих не слыхать. Царица в образной лампадки велела всё как есть позажигать: не горят — гаснут. О свечах и разговору нету: в темноте приходится сидеть. В поварне огня в очаге не развести, да и дров сухих нету: на дворе все поленницы разметало и водой унесло.
Всякого навидались в ненавистном городе, а такого страху ещё не бывало. Одной Катерине Иоанновне, герцогине Мекленбургской, всё нипочём. То песню затянет. То шутить начнёт. Над царицей и то подтрунивать. Мол, уж коли крестное знамение не обережёт, то и стараться нечего. Что будет, то будет. А случиться всякое может. К царице с разговорами пристаёт. Любопытствует:
— Доведалась ли, матушка, что государь Пётр Алексеевич о герцоге толкует? Зря, что ли, в Петербург его со всей свитой пригласил.
— А чего тут доведоваться: гость и гость. Эка невидаль.
— Вот и невидаль, матушка-государыня. Не Прасковьюшкина ли судьба приехала?
— С чего взяла, Катеринушка? Услыхала что?
— Чего других слушать, когда своя голова есть. Сколько их принцев на памяти было, все за твоими дочками, государыня, приезжали, о супружестве с ними старались. Может, какого другого припомнишь?
— Припомнить, пожалуй, и не припомнишь. Да ведь теперь, Катеринушка, у Петра Алексеевича собственные дочери заневестились. Не до нашего семейства ему.
— Ну уж, государыня матушка, ты о другом лучше скажи, не задались у дочек твоих их супружества. Так оно вернее будет.
— Всё в руце Божьей, Катеринушка. Так бы счастья для вас всех хотелось, а вот на поди, нет его, счастья-то.
— А кто ж тут, государыня матушка, на судьбу свою жалуется? Уж не я ли?
— Ты! О тебе разговор особый, Катерина. Больно много воли ты взяла. Как бы молва дурная не пошла. Государь такого не простит, ой, не простит.
— Поймает на чём, тогда и печаловаться стану, а пока нечего.
— Вон Аннушка наша век целый одна кукует на чужбине, сердце-то за неё хочешь — не хочешь болит.
— А вот это лишнее, государыня матушка. За нашу Анну Иоанновну ты себя не круши. Если чего ей, бедняжке, и, не хватает, так только денег — наряды обновить, башмачки заказать, новый выезд устроить, карету французскую заиметь.
— Чтой-то не пойму тебя, Катеринушка. Намекаешь на что или кажется мне?
— Кажется, государыня матушка, кажется. Я к тому, что Анна Иоанновна сама себе хозяйка. Бедновато живёт, так и мы в Измайлове не больно-то широко размахнуться можем.
— Все прихоти твои, Катеринушка. Могла бы и потише жить. Поскромнее. Всего бы тебе и хватало.
— Ас чего это мне себя укорачивать? Жизнь одна, да и молодые годы, ой как быстро бегут. В твои лета войду, тогда и уняться можно будет.
— Господи, опять ветер завыл. Будто нечистая сила в дом рвётся. Того и гляди в море-окиян снесёт.
— Ты, государыня матушка, о нечистой силе не ко времени не думай. Сколько раз обходилось и теперь обойдётся. Порадовалась бы, в Москву скоро поедем. В Измайлове того гляди окажешься.
— Это с чего тебе в голову взбрело, сорока ты непутёвая?
— Ничего не взбрело. Вишь, как вода город крушит. Теперь его опять отстраивать придётся. А пока суд да дело, государь не иначе в Москву отправится.
— Неужто и впрямь?
— А как же иначе? Коли дворец так ломает, что с обывательскими-то лачугами да шалашами наделает. Уедет государь в Москву, как Бог свят, уедет.
— Прасковеюшка! Откуда ты, доченька? Я уж спосылать за тобой хотела. Мы тут с Катериной лясы точим, а тебя нет как нет.
— Да неужто не видишь, государыня матушка, спала наша Прасковеюшка, богатырским сном спала. Вон и сейчас еле глазыньки свои продрать может.
— Неужто и впрямь спала, Прасковеюшка? В такую-то жуть?
— Спала, государыня матушка. Во сне-то оно спокойнее. И мыслей никаких нет — отступают.
— И что за мысли тебя, доченька, гнетут? Никогда ты мне не говорила, не делилася.
— Да что ей делиться, государыня матушка, когда мы обе твоего разговору с государем дяденькой дожидалися. Чтоб сказал он тебе, чего здесь принц Голштинский искать приехал.
— И ты тоже, Прасковеюшка? Плохо ли тебе с матушкой?
— Плохо ли, хорошо ли, а порядок такой испокон заведён, чтобы девке бабой становиться. Чему же удивляться Прасковеюшке, государыня матушка. Дознаться надо, хотя не сомневаюся я, жених ли герцог Прасковеюшке ал и не жених.
— Прямо так государя и спросить? Ой, боязно как.
— А за дочку родную не боязно, государыня матушка? Что её-то томить. Соберись с силами да и спроси. Мы уж тогда с Прасковеюшкой изо всех сил постараемся.
* * *
Пётр I, Г.И. Головкин, герцог Голштинский,
цесаревна Анна Петровна
— Большую обузу на себя берёшь, великий государь. Не пожалеть бы пришлось. Оно на первых порах всё лёгким кажется, а на деле — поди-ка развяжи такой узелок с герцогом-то.
