— Надо же, настырные!
— Как хошь обзывай, а вся слобода Лефортовская у них перебывала с поздравлениями. Свадьбу решили только что не всем миром праздновать — и с огнями потешными, и с шутихами, и с театром люминатским, чуть помене кремлёвского.
— Горько-то, поди, как государю Петру Алексеевичу. Обида какая.
— Жалей зятюшку больше, государыня матушка. То-то он о тебе больно печётся. Да Бог с ним. Я к тому, что как дело со свадьбой Анны Ивановны завертелось, он и о своей с Катькой Трубачёвой объявил.
— Ну, и к чему это, Катюшка?
— Господи, да к тому, чтобы поняла Анна Ивановна: могла государыней царицей стать, а станет всего-навсего посланниковой женой.
— И то дочке виноторговца хорошо, чего уж.
— Кто спорит, да с царицей сравнения нет.
— С царицей! Нетто ей такое в голову прийти могло, сама подумай? А, видно, любил её государь, крепко любил. Да уж, что-что, а любить в их семействе умеют.
— О ком ты, государыня матушка? О Софье Алексеевне?
— О правительнице и говорить не хочу. О первой невесте дедушки нашего государя Михаила Фёдоровиче. О Хлоповой Марье. Как к ней сердцем прикипел, как по ней убивался. Всю жизнь доведоваться не переставал, где она да что. Царица Евдокия Лукьяновна до слёз обижалася. А государь, сказывали, с памятью своей и не крылся. Всё о ненаглядной расспрашивал. Земли да деньги родным давал.
— Что ж она, замуж вышла?
— Царская невеста? Да ты что, Катюшка! В девках век скончала.
— Жаль. Обоих жаль. Только я тебе, матушка, про ещё одно чудо расскажу. Государь дядюшка велел и Алексашке под венец идти в одно время с ним. Конец, мол, вольной жизни, и всё тут.
— С кем под венец-то, Катюшка?
— С Дашкой Арсеньевой. Сказывали, от счастья слезами вся изошла. А Варвара чернее тучи. Да что поделаешь, нет у нас обычаю мусульманского стадом жён держать. Пришлось горбунью обидеть.
* * *
Царевна Наталья Алексеевна
Про себя думала, нет и не было у братца семьи. Когда это было, что ей, сестрице любезной, торопился письма писать. Теперь и того нет. После венчания наследника с принцессой Шарлоттой заглянул в Петербург, да и в июне следующего года опять в путь. На девочек, цесаревен своих, и смотреть не стал. Ты за ними приглядишь, сестрица, и весь сказ.
Снова год целый в России его не было. В июне 1712-го поехал к нашим войскам в Померанию. В октябре написал, что лечится водами опять в Карлсбаде и Теплице, в ноябре, что попал в Дрезден и Берлин, оттуда к нашей армии в Мекленбург. Кажется, какой тут географии учиться, когда всё своими глазами пересмотрел.
Одну только памятку по себе и оставил, дочку Наталью. В июне, перед государевым отъездом, Катерина её зачала, в марте родила.
Братцу и горя мало. Не нужна ему в путешествиях Катерина. Полюбовницей разве что в полковом лагере пригодиться могла, а венчанной супругой одна морока: тут и о штате думать надо и об этикете придворном. Всегда обязательствами скучал, а с Катериной и вовсе: ни обхождения, ни разговору на европейский манер не знает.
Сказала ему перед отъездом — рассмеялся: наследника должна мне родить. Вместо Алексея, спрашиваю. На всякий случай, отвечает, а глаза шальные, весёлые. До смерти рад, что уехать может.
Из Мекленбурга в самом начале 1713 года в Гамбург и Рендсбург отправился. В феврале через Ганновер и Вольфенбюттель в Берлин к королю Фридрих-Вильгельму.
В Петербург примчался, месяца не побыл и в Финляндский поход, а там чуть не полгода морским поездкам отдал. Будто на воде лучше ему, чем на земле.
Катериной не занимался. Каждый раз дитя ей оставлял. За Натальей в сентябре 1714-го пришла на свет Маргарита. Отшутился, если так дальше пойдёт, во всей России на моих девок женихов не хватит. Расстаралася ты больно. Катя. Другая бы обиделась, эта смеётся: сам виноват, мой государь, больно ты горячий. Что там, немка!
* * *
Пётр I
Знал, многие из сподвижников так и не могли ему простить новой столицы: слишком дорого обходился ещё не построенный, ещё не обжитой город всему государству Российскому. Фёдор Юрьевич не уставал повторять: разоряешь державу, государь, ради чего разоряешь?
Иногда у самого захватывало дух, сколько платила его Россия на строительство Петербурга, и это при том, что продолжала со всех сторон идти война.
Во время финляндского похода на Петербург собрали 242 700 рублей. С каждых земель на свои определённые цели. Московская губерния оплачивала мастеровых людей, — и иностранцев, и русских, — всё начальство. Канцелярия городовых дел, обеспечивала покупку всевозможных материалов — от железа, стали, гвоздей до стекла, бумаги, свинца, кирок и вёдер. На московские деньги изготавливались и суда для перевозок.
Другое дело — татары. С них государь решил брать особый налог: слишком много среди них оказывалось беглых. Этими деньгами оплачивались мастеровые, переведённые на постоянное жительство в новую столицу, архитекторы, «железные мастера», батальон городовых дел, перевозка материалов, оплата труда арестантов.
Все собранные деньги присылались губерниями в Москву, где их принимал особый высланный из Петербурга комиссар Канцелярии городовых дел и отправлял на берега Невы. А было это тем более хлопотным делом, что платились сборы обычно медью. В таком виде и доставлялись в Москву.
Государь хотел было и тут порядок навести. Не вышло. Да и то сказать, в одном 1713 году с Московской губернии удалось собрать тринадцать тысяч двести рублей, из них десять тысяч копейками да алтынами. Чего стоило их пересчитать да по две с половиной тысячи в каждую бочку уложить.
Каждый счётчик складывал пересчитанные им медяки в особый мешок, опечатывал личной печатью. А уложенные в бочки, те же мешки опечатывались по второму разу уже государственной печатью. И хоть сдвинуть такую бочку было делом нелёгким, обозы в Петербург уходили в сопровождении провожатых из губерний.
Государь у комиссара спросил: а взвешивать деньги для скорости нельзя ли? Оказалось, нельзя. Недостача может быть, и немалая. Да и обоза без сопровождения не отправишь. Получил, скажем, в том же году в Москве комиссар Фёдор Пыжов с трёх губерний — Московской, Киевской и Сибирской 25 292 рубля. Значит, обоз выехал под охраной десяти солдат, одного подьячего и восемнадцати провожатых от губерний — чтобы на них в случае чего недостача не легла.
Подвод потребовалось ни много, ни мало сорок пять: тридцать четыре — для денег, четыре — для провожатых, семь — для подьячего и солдат.
Расходы росли как на дрожжах, и платить их полагалось губерниям, хотя деньги уже и принял комиссар. Сами поставляли подводы, сами кормили за свой счёт провожатых, выделяли и счётчиков денег.
