— Не узнала бы, Натальюшка. Что тебе до военных-то дел. Ничего другого там боле и нету.
— А, знаешь ли, братец, куда меня потянуло? В церкву нашу дворцовую, что в Преображенском дворце. В ней ведь батюшка государь Алексей Михайлович с матушкой нашей венчался. В Кремле для их свадьбы места не нашлось. Всё в Преображенском собралось — всё наше семейство.
— О том и речь, Натальюшка. Хочу, чтобы Кремль нашим с тобой был.
— Милославские там.
— До поры до времени.
— До какой поры-то, Петруша. Иоанн Алексеевич немногим тебя постарше, а что немочный, так, сам знаешь, гнилое дерево два века скрипит. Прасковья Фёдоровна времени не теряет — так наследниками и сыплет.
— Наследницами, сестрица, наследницами. Невелика разница: одной царевной больше, одной меньше. А чтоб Милославские себя на коне не видели, надобно мне в поход пускаться.
— О, Господи! Далеко ли?
— На тёплое море — под Азов.
— С турками, что ли, воевать?
— С ними, умница моя. Без того к морям нам не выйти и южных границ наших не замирить.
— Иоанна Алексеевича возьмёшь?
— Смеёшься! Что с ним в походе делать? Пусть здесь за нас Бога молит. Не должна армия двух начальников видеть. Один для них есть и будет государь — Пётр Алексеевич.
— Не боязно, Петруша?
— Баталий, что ли?
— Каких баталий! Москву без себя оставлять. На кого полагаться можешь? Софья Алексеевна хоть и в монастыре, а руки у неё длиннющие — куда хошь дотянутся. И стрельцы её, сам говорил, любят.
— Нёс собой же её в обозе возить. Владыке Адриану верю: не простит ему Софья поддержки, что мне оказал. Никогда не простит. Так что он меня держаться верно будет. За самой Софьей поп Никита Никитин присмотрит, что приход у Саввы Освящённого, рядом с Новодевичьим монастырём получил.
— Никита Никитин — кто таков?
— Знаешь ты его, Натальюшка, знаешь. Сынок у него старший живописец отличный, надежды большие подаёт — Иван. Да и младший вроде персоны писать горазд.
— Тебе виднее, братец, а всё боязно.
— Да и ты, Натальюшка, чуть что приглядишь. А это что за красавицы стол у тебя принялись накрывать?
— Видишь, и на Кокуй ездить не надо. Не замечал ты их, видно, как заневестились, в возраст вошли, а всё из Алексашкиного стада.
— Меншиковского? Быть не может!
— Ещё как может! Тоненькая да маленькая — сестрица родная Александра Даниловича Аксинья. Аксинья Даниловна Меншикова. А те две уже, почитай, девятый год при мне — Арсеньева сиротки. Красавица статная — Дарья, а что пониже росточком, сутулая — Варвара.
— Дарья и впрямь хороша, а эту бедолагу в монастырь бы. В миру судьбы своей не найдёт.
— Всё в руках Господних. Дарья хороша, да глупа, а уж слезлива вне всякой меры. Чуть что, так и зальётся, платье своё всё вымочит. А Варвара — умница редкая. Секрет тебе скажу: Александр Данилович к ней за советом ездит, с великим почтением о ней отзывается.
— Не знал, что он к тебе и без меня наезжает.
— Не ко мне, братец, — к сестрицам Арсеньевым. Иной раз по часу в саду с Варварой толкует. Она его уму-разуму наставляет.
— Остаётся мне к тебе с визитом мою Анну Ивановну привезти.
— А вот этого, Петруша, не делай. Придворные твои — дело одно, а родная сестра, царевна — дело другое. Нехорошо получится. Матушку вспомни: как бы её огорчил. Я тебе, хоть и младшая, заместо неё. Выговоры тебе делать — не моё дело. Живи, Петруша, по своему разумению, но, покуда есть у тебя супруга законная, воздержись.
— Приказывать не стану. А жаль. Умница моя Анна Ивановна. Обхождение лучше всех наших теремных красавиц знает: и как при застолье быть, и как в танцах пройтись. Повадлива. На скольких диалектах толкует — завидки берут.
— Я тебе резоны свои, Петруша, сказала. Не мальчик — сам разобраться во всём должен.
* * *
Пётр I, патриарх Адриан
Снова в поход государь собрался
[5]. На турку. Скольких людей в прошлый поход Азовский полегло — не унялся, решил на своём настоять. Боярам толковал, надобно выход из Дона в море Чёрное отпереть. Первый раз не вышло — флота не было. Жизнь показала: флот потребен. Распорядился суда рубить в Воронеже. Мало что зима лютая выдалась, всё равно работы вести. А таких морозов даже старики не помнят: деревья трещали да раскалывались.
Владыка Адриан сколько раз государя принимал.
Никто не знает: отговаривал ли, нет ли. Вот и теперь ждал. День особенный — празднество Зачатия праведной Анною Пресвятой Богородицы. Губы сами стихиру повторяют: «Как духовная пения ныне принесём Ти, Всесвятая? Еже бо в неплодней Твоим зачатием весь мир освятила еси, и Адама от уз избавила еси, и Еву от болезни свободила еси. Темже ангельстии лица празднуют, Небо и земля радуются, и совосплещут души праведных, песни верно взывающи во славу Зачатия Твоего...»
Людишек, видно, николи жалеть не станет. Это Иоанн Алексеевич нет-нет да прослезится, пригорюнится. Петра Алексеевича единый раз в слезах видел, как царицу Наталью Кирилловну погребали. Чуть не в голос кричал. Всхлипов не стыдился. Да ещё когда Фёдора Троекурова отпевали — слёзы смахивал, от людей отворачивался. О милосердии толковать с ним не приходится. Месяц от месяца лютее нравом становится. Возражений слышать не хочет. В немилость у государя впасть — велика ли корысть. Никак приехал? Он и есть. Только что не бежит — шаги гудят по плитам железным...
— Благослови, владыко. Видеть мне тебя крайняя нужда. Порассказать о делах.
— Да пребудет с тобой Божье благословение во веки веков, государь. Слышал, опять в поход собираешься. Никто не доносил — приказные под окнами голосили.
— И правильно голосили. Помнишь, владыко, как я их всех для Кожуховского дела
[6] созвал. Помещиков ловить по Москве да по городам подмосковным пришлось. Всех дел-то месяц в службе моей побыли, а уж в октябре их с почётом и благодарностью по домам отпустил. Велик ли труд, шуму такого не стоил.
— Тебе, государь, виднее. На то тебе Господом власть вручена. Творец Вседержитель тебя и просветит, что делать надобно.
