— Скажешь, государь, и здесь расчёты государственные?
— Марта о крещении первая заговорила. Я и подумал: после такого Анне Ивановне рассчитывать не на что.
— Всё об Анне...
— Погоди, Фёдор Юрьевич. Анна Анной. Ты и то в расчёт возьми, тринадцать лет мы с ней в любви и согласии прожили. Не шутка.
— В грехе и согласии греховном.
— Пусть греховном. Но тем же надо было и Евдокии показать, что ждать ей нечего и воду мутить незачем.
— Да что тут мутить, коли пострижена она.
— Э, там! Постриг всегда насильственным признать можно. Думаешь, до меня слухи об её братце бунташном не доходят? Будто все кругом воды в рот набрали? Не набрали! Вон как боярство московское его слушает, хороводы вокруг него водит.
— Так и укоротил бы его, государь.
— Укоротил, говоришь. Совет хороший, да не с руки мне со всей Москвой из-за одной Евдокии воевать. Не стоит того одна постылая жена. Нешто примеров таких в прошлом не бывало?
— Бывало, бывало, только и там хвастаться было нечем что Василию III Ивановичу, что сынку его Ивану Васильевичу Грозному, что внуку, царевичу Ивану Ивановичу.
— Иные времена, Фёдор Юрьевич. А с Екатериной Алексеевной вот что тебе скажу. Никогда она супротив матушки и меня не выступала. Всегда от сестёр особняком держалась. Одна у неё радость — покои свои украшать да чем богаче да чуднее, тем лучше. Её бы воля, все живописцы Оружейной палаты у неё бы одной трудились рук не покладая.
— Да ведь она только что сестрицу Софью Алексеевну земле предала.
— Сам знаешь, и не подумала. Опять в сторонке держалась. Одна царевна Марья Алексеевна убивалась по Софье — тут и сомнений нет. А Екатерина Алексеевна снова доказала мне свою верность: не только крёстной согласилась стать — имя своё крестнице пожаловала. Вот и родилась из Марты Екатерина по крёстному отцу царевичу — Алексеевна. И кончили разговор. Обсуждать тут нечего.
* * *
Пётр I, А. Д. Меншиков
— Мало было шведов, так ещё и стрельцы проклятые подоспели. Просчитался. Теперь-то понимал — просчитался. Тех, что в 1682-м в Кремле московском бунтовали, казалось, куда дальше — в Астрахань отправил. Туда же и тех, что в 1698-м за Софьей пошли.
Много набралось бунтовщиков. Не утерпели. Тридцатого июля, в ночь на Иоанна Воина, в набат ударили. Вместе с горожанами на воевод набросились. Всех порешили. А там и за полковников взялись. Начальных людей никого не пропустили. Три сотни голов полетели. Не нужен им царь Пётр Алексеевич. Антихристом — иначе не называли. Себя — вольницей русской. На Москву стали собираться.
Усмирять? Чьими руками? Армию брать с иноземными военачальниками, бунт расплескается ещё шире. Свой нужен. Чтобы знал, где силой взять, где договориться, когда и подкупить.
О Борисе Петровиче Шереметеве подумал. В стрелецких розысках участия не принимал. Сторонился, а уж сам охоты к делу такому никогда не выказывал. Спросил, когда из Италии вернулся, что о бунтовщиках думает. Плечами пожал: ты, государь, в деле, ты один и в ответе. Что мне поручишь, за то и ответ держать буду.
За спиной шёпот услышал: за Катю на Алексашку обиду затаил. Больно по сердцу пришлась. Сам виду не подал. Теперь-то и вовсе: одно слово — государева воля.
Преобразованиями тоже не занимался. То ли соглашался, то ли нет. Лишнего слова не вытянешь, а по своей охоте никогда не рассуждал.
За советами к нему хоть не обращайся. От Кати наслышан: никогда о государе слова не говорил. Разве имя к случаю помянет — и только.
Нельзя его из армии брать: со шведами воевать научился. Другие генералы на равных, а он и победить потщится. А куда денешься? И дворянство его почитает. Придётся в Астрахань посылать.
В канун Рождества Богородицы указ подписал. Передал фельдмаршалу. Объявил: собираться станет. Известно, торопиться не любит. Или расчёт такой имеет. Повторяет: поспешишь — людей насмешишь. Ты, государь, задачу задал, а уж как справлюсь, сам увидишь. Когда время придёт.
До Москвы только на Артемия добрался. Двадцатое октября — зима на пороге, а фельдмаршалу всё ничто. До середины ноября в столице задержался. Любит с родными повидаться. Гробы родительские посетить. Распоряжения по хозяйству отдать. Что правда, то правда: хозяин, каких поискать.
В конце ноября до Нижнего Новгорода добрался — смотр своим войскам устроил. Поил — кормил не жалеючи. 18 декабря, на преподобного Севастьяна Пошехонского, в Казань вступил. С великою неохотою. Добивался, чтобы зиму в Москве с войсками переждать.
Наотрез отказал. Гневом пригрозил. Сержанта Михаилу Ивановича Щепотьева приставил — для понуждения и наблюдения. Озлился боярин, но смолчал. Царский приказ — не воевать со стрельцами, пригрозить и миром уладить. Что за победа на своей-то собственной земле над своими же подданными? Такое только от великой нужды допустить можно.
Щепотьев доносил: бунтует фельдмаршал астраханцев, чтобы противу него с оружием выступили. Чтобы непременно усмирять народ пришлось. Кажется, и так, куда ни кинь, кровь рекой.
Добился своего. Усмирил народ. Награждать пришлось. Две тысячи четыреста крестьянских дворов — мало ли! Поклонился в пояс. Слова нужные сказал — не больше. Спросил: можно ли к настоящему делу — к шведам ворочаться. Разрешил.
В дверях Алексашка. На себя непохож. Бледный. Лицо в поту:
— Государь, не хотел тебе весть такую сообщать. Да потом подумал, лучше уж мне сказать, чем постороннему какому...
— Дурная весть? От кого? Кто привёз?
— Не то, государь. Лев Кириллович...
— Дядюшка? Что с ним?
— Долго жить приказал, государь.
— Лев Кириллович? Да ему лет-то всего ничего было. Четырёх десятков не отсчитал. Господи! Как такое случилось? Да говори ты толком, душу не мотай!
— Что я знаю, государь. Слуга примчался. Что он сказать мог. Заслаб-де боярин за столом. Сидел со всем семейством, кушал, в добром здравии был и враз заслаб. На стол завалился. Покуда добежали, покуда приподнимать стали, а он уж и дух испустил, упокой, Господи, его душу.
— Кончился, значит. На него да на Фёдор Юрьевича только и полагаться мог. Им одним верил. Льву Кирилловичу, пожалуй, безоглядно. Кабы не он, никуда бы с Великим посольством не поехал. За ним как за каменной стеной.
— Известно, государь, при Фёдоре Юрьевиче супруга-то из Салтыковых. Через царицу Прасковью Фёдоровну к Милославским потянуть может.
— Что плетёшь, очнись! А тётка Анна Петровна, вдова новопреставленного, не из Салтыковых? Я Прасковье Фёдоровне больше чем тебе поверю.
— Государь!
— Вот тебе и государь. Дна у неё второго нету, а у тебя — кто их считал, да коли и считал, наверняка ошибся.
