— Это моё дело. Когда ты начала торг с посланником?
— Торг с посланником? Вы несправедливы, ваше величество. Я просто сказала господину Кайзерлингу, что, возможно, отвечу на его чувство, если... если увижу, что лишилась своего места в вашем сердце.
— Вот так вот? Если уйду с этой государевой службы, перейду на другую? Только-то и всего?
— Да, господин Кайзерлинг с радостью согласился ждать решения моей судьбы. У него не было никаких претензий.
— Ещё бы! У него претензии, коли соглашается на такое дело!
— Я ничего не держала в тайне. Я посоветовалась с родителями и сестрой, представила им своё положение, если вы обратите внимание на другую избранницу, и они признали мою правоту.
— Да сердце-то у тебя было иль нет?
— Сердце? Я столько лет ждала вас. Я была настолько наивна, что думала, всё дело в вашей супруге. Но от супруги вы избавились, а моё положение осталось тем же. Вы делали всяческие намёки о перемене моей судьбы, и снова вы ничего не сделали. Я не стала богатой, не получила ни поместий, ни титула. У меня по-прежнему нет официального положения при вашем дворе. Кто я, вы не хотите ответить на этот вопрос? Не можете? Тогда в чём вы меня упрекаете? Какую вину на мне видите? Я была вам верна столько лет. Чем же вы отплатили мне за мою верность?
— Значит, в цене не столковались.
— И конец наших отношений — каким он станет? Вы не можете меня отправить в монастырь, как вашу супругу. Я даже не ваша подданная. Господин Кайзерлинг мне объяснил, что я совершенно свободна и вольна делать, что мне заблагорассудится. Я предпочла брак сомнительному положению и я...
— А вот и ничего ты не можешь. Много тебе посланник разъяснил! Больше ты его не увидишь. Никогда! Будешь сидеть в доме, со двора ни ногой!
— Вы не можете меня арестовать!
— Могу и арестую! В кирху тоже больше ходить не будешь. Чтобы все окна в доме были завешены. Гостей не принимать. Родне отказать.
— Вы сошли с ума, государь!
— Может быть, но государь здесь один я!
* * *
Де Брюин, А. Д. Меншиков
Его величество государь Московский быстр на решения, скор на ногу. Александр Меншиков ему под стать. Примчался к купцу Ван Балену, на хозяина и внимания не обратил. Шуба нараспашку. Голова без шапки. Снег с ботфортов и то отряхивать не стал.
— Где Де Брюин?
— Ещё не выходил из своего покоя. Завтракать не изволил.
— Звать! Звать немедля!
— Вы ко мне, ваше превосходительство?
— К вам, господин художник. Собирайтесь! Едем к царице Прасковье Фёдоровне в Измайлово.
Краски, кисти, всё, что для работы требуется, с собой берите.
— Для какой работы, ваше сиятельство, чтобы мне не ошибиться с выбором материалов?
— Портреты маленькие требуются трёх принцесс.
— Вы хотите, чтобы я сегодня начал первый из них?
— Как начал? Государь хочет, чтобы все три были за день готовы. Времени у нас нет, надо послу передать, который в Вену едет. Не ждать же ему, покуда вы соберётесь.
— Но, ваше сиятельство, я не говорю о самой работе — краска должна просохнуть, а это потребует нескольких недель.
— Вы шутите, господин художник! Не нам, и не вам нарушать государеву волю. И не будем тратить времени на пустые препирательства. Лошади у крыльца — едем.
* * *
Царевна Софья, настоятельница Новодевичьего монастыря,
отец Вонифатий, послушница Анфиса, отец Никита Никитин, врач
Над Новодевичьим монастырём облака кипят. Тёмные. Словно изморозью опушённые. Июль в разгаре. Ночи светлые. Душистые. Небо высокое. Лёгкое. Заря с зарей уж не сходятся, а всё равно во втором часу ночи день занимается. А тут облака...
Мать-привратница загляделась. Не захочешь, крестным знамением себя осенишь: к чему бы? От келейки царевниной послушница бежит. Запыхалась вся. К покоям матери-настоятельницы свернула. В дверь застучала. Дробь по всей округе отозвалась.
Не иначе случилось что. Опять стучит. Видно, заспали в покоях.
— К матери-настоятельнице мне скореича... к матери-настоятельнице.
— Переполоху не устраивай. Входи, входи, Анфиса. Что у тебя?
— О, Господи, царевна посхимленья требует.
— Сколькот раз говорено: нету царевны. Никакой царевны в обители нашей нету! Сестра Сусанна, так и говори. Захворала, что ли?
— Нет, матушка, не то. Задыхаться стала. Вся пятнами багровыми пошла. Воздух ртом хватает. Так и сказала: конец мне приходит. Схиму, мол, мне! Сей час схиму!
— Схиму, говоришь? О Господи, нет того чтобы во сне помереть, шуму не устраивать. Куда теперь посылать за разрешением? Кто знает, можно ли посхимить сестру, али государь прогневается, не приведи, не дай, господи!
— Матушка-настоятельница, да. вот и отец Вонифатий спешит.
— Откуда узнал, отче?
— Черничка прибегла. Как же духовнику-то при таком деле не быть.
— Как думаешь, можно ли посхимленье разрешить?
— Ой, матушка, не моего ума дело. Тут повыше меня сан да ум надобны. А я — что я...
— К князю боярину Фёдору Юрьевичу бы спослать.
— Да что ты, матушка, не поспеть, нипочём не поспеть. Плоха царевна-то, совсем плоха.
— Тогда хоть к Савве Освящённому, к отцу Никите Никитину — ему государь доверил за сестрой Сусанной приглядывать. Каждый, поди, день наведывается.
— К Савве Освящённому — это можно. Если конюха какого верхом отправить. Быстро обернуться должен.
— Эй, кто там! Конюха ко мне, какой под руку подвернётся. И коня ему седлать.
— А сама, матушка-настоятельница, в келейку-то царевнину не пойдёшь ли?
— Пусть отец Вонифатий идёт. А коли час ещё есть, лучше отец Никита, а то ведь всё равно ни одному слову не поверит. Всех переспрашивать станет.
— Твоя правда, матушка, обожду я лучше. Не лекарь, чай. А в грехах царевниных лучше и слушателем не быть. Господь с ней.
— Анфиса-то куда делась?
— Никак обратно в келейку побежала. Там никого при царевне не осталося. Без призору оставлять тоже негоже. Господь силён, а сатана умён. За всё ответ держать придётся. А сестре-вратарнице велеть ворота немедля на запор закрыть. Никого не впускать, не выпускать. До царского приказу.
— Ты уж, матушка-настоятельница, прости, только и в Преображенское спосылать человека надобно. Может, и с провожатым. Ночным временем оно вернее.
