— Вот им самим об этом и скажешь. А теперь о государевом деле.
— Его царское величество велел доставить к вам на двор пленную.
— Кто такая?
— Катерина Трубачёва.
— Выходит, русская, по фамилии судя.
— Прозвище это, государыня царевна, только и всего. А история её простая. Литвинка она. Из литовских крестьян. Родилась в Лифляндии.
— Лет-то ей сколько?
— Говорит, двадцать только-только исполнилось.
— Ну, и откуда взялась?
— Государь просил, чтобы ваша милость попридержали её. До поры что сам в Москву вернётся.
— Я с тобой в загадки, Александр Данилыч, играть не буду.
— Да загадок особых нет, государыня царевна. Сирота она. Как отца потеряли, мать девчонку в услужение отдала пастору одному. От пастора Катерина к суперинтенданту перешла. У того дочери были, так она много от них переняла. Грамоте научилась, рукодельничать, хозяйство вести.
— Да это мне зачем? Не о служанке говорим.
— Простите, государыня, заболтался.
— Так что — у суперинтенданта её и взяли в плен?
— Ни Боже мой! Суперинтендант из Лифляндии в Ливонию переехал, там и жених ей сыскался — шведский драгун. Обвенчались они, а на следующий день после свадьбы драгуна в полк забрали. Катерине опять пришлось в услужение идти, благо пастор нашёлся.
— Больно подробно жизнь ты её знаешь, Александр Данилович.
— Да разговорчива Катерина больно. Не хочешь знать, так узнаешь.
— С кем разговорчива? С тобой, что ли?
— И со мной, государыня царевна.
— Как это и с тобой?
— Тут так оно вышло, государыня царевна. Катерину в плен взяли. От пастора, а фельдмаршал Борис Петрович Шереметев её в услужение к себе взял. Справная. Добрая. Весёлая.
— А ты?
— А я у фельдмаршала Катерину занял.
— Глаз положил, значит.
— Без женской руки, государыня царевна, в походной жизни никак нельзя.
— А что девицы мои Арсеньевы к тебе рвутся, этого мало?
— Гостьям дорогим за доброе внимание и радение завсегда благодарность и признательность. Так они как приехали, так и уедут. Походное житьё не для них.
— Им о Катерине расскажешь ли?
— Как можно, государыня царевна! Я о государевых делах ни с кем толка не веду.
— Вот оно что. Значит, Катерина...
— Государю последнее время услужала. Очень его величество доволен был. Потому и просил вас, государыня царевна, её, покуда суд да дело, приютить.
— Что ж, зови свою пленную, а сам к девицам своим поспешай. А то, не дай Господь, ревновать начнут, одна Дарьюшка нас в слезах утопит. Ступай с Богом.
Покои девиц от царевниных всего-то два шага. Только в переход вышел — Варвара из темноты, словно дожидалась.
— Александр Данилович!
— Варвара Михайловна, разговор у меня к тебе.
— Знаю, потому и решила встретить. О бабе, что привёз.
— О ней. От государя.
— Поняла.
— Вы уж пообходительней с ней. Катерина покладистая, ссор не ищет. Сама своего места ещё не знает. А государю нужна.
— Взамест Монсихи? Так с досады долго ли заниматься ею станет. С Монсихой, гляди, без малого десять лет — не шутки.
— О том и речь. Чтоб ему с Катериной, лучше показалося. Она ловкая. Может, и придёт конец Анне Ивановне.
— Пора бы. А то...
— Ох, Варвара Михайловна, дурных мыслей и в голове не держи, не то что вслух не говори. Сам слышал, государь ей говорил: «В нашу столицу вскоре поедем. Тебе по душе придётся. Всё на голландский лад сделаем».
— Плохо. Ещё хуже, всем места под дворцы отводит, а о Монсихе ни полслова. Что хошь, то и думай. Может, жребий ей высокий уготован. Ведь государь наш...
— Может, и во дворце её приютить, хочешь сказать. Да нет, Варвара Михайловна, на мой разум обратного пути уже не будет. Обидела Монсиха государя, так обидела. Поспешила, ничего не скажешь — предусмотрительная.
— Думаешь, не на шутку государь разгневался?
— А чтоб на шутку не сошло, о Катерине позаботиться надо. Очень государю в злую минуту по сердцу пришлась. Только бы Дарья Михайловна чего не подумала...
— О тебе-то, Александр Данилович? Не подумает. Сама всё объясню. А теперь уж к нам милости просим, гость дорогой. Сколько дожидались! Глазыньки все проглядели.
* * *
Пётр I, А. Д. Меншиков,
царевна Наталья Алексеевна
— И это правда? Это правда, Алексашка? Ты жизни, подлец, не обрадуешься, если соврал? Лучше сразу признавайся: по злобе да по расчёту на Анну Ивановну наклепал. Изобью до полусмерти, но не убью. А так пощады не жди! Говори, соврал?
— Никак нет, государь. Правда, чистейшая правда. Можете на месте убить, измордовать, как вашей душеньке угодно, только правда останется правдой.
— Какая правда? Всё говори. Всё — до мельчайших подробностей. Откуда вызнал? Откуда, собачья твоя душа? Анна Ивановна в сговоре с прусским посланником! Это придумать такое надо! Чем докажешь, чем?
— Чем доказывать! Да вся Лефортова слобода о том только и толкует. У любой бабы спросите, человека дворового. Который месяц карета посланникова с утра до ночи, а может, и с ночи до утра, во дворе Анны Ивановны простаивает.
— Не кроется человек со своими визитами, только и всего.
— А чего ему крыться, когда господа о свадьбе сговариваются. Кайзерлинг уже и среди других посланников хвастался: будет Анна Ивановна его супругой. Так-то, государь!
— Он говорит, не она.
— А вот её-то вы напрямую и спросите, да не по простоте душевной, а с подходцем. Мол, всё и так от Кайзерлинга знаете. Что-то она тогда запоёт.
— А если отречётся?
— А вы ей про карету, про свет, что только в её опочивальне во всей слободе одно всю ночь светится, когда карета посланникова во дворе ночует. Людей-то кругом пруд пруди: обо всём расскажут, всё до мелочи донесут.
— Чего же раньше молчал, пёс смердящий?
— Обмануться боялся, напраслины не взвести да вас, Пётр Алексеевич, зазря не растревожить. Считайте, государь, труса Алексашка праздновал. С кем не бывает.
— А царевна Наталья Алексеевна знает?
— Наверняка не скажу, а сдаётся, знает. Очень она к Катерине благоволит.
