— Вот и дождались — зови их.
— Великий государь!..
— Не обессудьте, святые отцы. И впрямь принять вас раньше бы следовало, да не получилось.
— Великий государь, мы о поставлении нового патриарха. Чин не простой. Подготовиться нужно. О гостях заморских поразмыслить.
— Ничего не нужно, святые отцы, — патриарха отныне не будет.
— Государь!..
— И спору об этом тоже не будет. В нашей державе нет нужды в патриархе.
— Церковь святая ослабнет, великий государь. Кому, как не патриарху, за неё заступаться!
— Перед кем? Перед кем, святые отцы? Перед иноземной верой, так на то наша армия есть и государь. Перед государем, может быть? Так вот мне распрей в моей державе не нужно. Хватит, нагляделись! Каждый своё гнёт, а государю ещё и с вашим братом бороться. Вы за всё стоите: и за имущество церковное, и за поборы с людишек, и за то, чтобы из ваших никого в армию не брать, под ружьё не ставить.
— Государь, где тебе при всех хлопотах твоих ещё и о душах людских печься. Наше это дело, церковное, потому и о патриархе просим.
— О душах! Об этом мы с киром Адрианом перед самой его кончиной говорили. Ещё слишком много среди монашествующих и священничествующих людей малограмотных, хищных, к стяжательству расположенных. Церкви образование не меньше, чем всему народу нашему, нужно. И тут споров не будет. Сам свою державу на верную дорогу выведу. Сам! И служить вы все державе станете — не патриарху!
— Сразу всех не переменишь, государь! Нешто во всех приходах разом такое содеется. А пока...
— А пока раз о патриархе просите, вот вам патриарх — регламент духовный. По нему и действовать будете. Митрополиту Рязанскому отныне положенный в сём регламенте порядок блюсти накрепко и без споров.
— Не готов я, государь, к службе такой. Позволь хоть с мыслями собраться.
— А я ведь, преосвященный, не в рассуждения с тобой пускаться собираюсь. Царь я тебе или не царь? Больше скажу, хоть и не хотел попервоначалу, противомыслящим сему тоже патриарх найдётся — вот вам патриарх булатный. Кортик сей видите? Без дела он в руке моей не останется.
— Как прикажешь, великий государь.
— Так-то оно лучше, патриарший местоблюститель. И ещё одно запомните накрепко. Чтобы всем попам в своих приходах накрепко смотреть — о сборищах подозрительных, словах для власти поносных, измене всякой и всяческой немедля сообщать полиции. Да, да, не ослышались, святые отцы, — не своим властям, а гражданским. Тем, кому порядок положено в державе нашей блюсти.
— А ежели на исповеди, великий государь? По чину нашему не положено священнослужителю никому...
— Да вы что? Не положено! Положено то, что державе и государю в помощь и на пользу. Что же это выходит, ограбил человек, скажем, казну или кого там ещё, убил, а вы в тайне то держать станете. Такому не бывать. Нужда будет — сам к Духовному регламенту статьи нужные прибавлю. Время придёт, всё как есть исправим. А сейчас ступайте.
— Благослови тебя, Господь, государь. Да пребудет с тобой милость Господня ныне, присно и во веки веков.
— Вот и хорошо. А по делам всем теперь к митрополиту Рязанскому обращайтесь. Ко мне дорогу забудьте. Порядок во всём должен быть. А уж Стефан Яворский, коли нужда, дело мне представит.
— Со всеми вроде разобрались делами патриаршьими.
— Нет, великий государь, ничего ты не приказал в отношении хора. Распускать его, когда и с какими наградами. Может, кого из певчих захочешь в свой хор взять. Голоса-то отменные.
— Распускать, говоришь?
— А что же ещё. Коли кого из членов фамилии царской Господь к себе призовёт, певчих всегда распускать положено.
— Так то теремных, а этих. Нет, погоди, сколько их?
— Как положено, две станицы. На правом клиросе пятеро, да на левом столько же. Это певчих дьяков. Да подьяков шесть станиц: две станицы больших, две меньших да ещё две новоприбылых. Сам знаешь, всюду они пели при службах патриаршьих, кроме Успенского собора. Там обходились местными священниками и дьяконами. Ещё на всех службах торжественных, при твоём, государь, дворе да при твоих столах. Твои-то, царские, понаряднее, патриаршьи попроще. Стихари-то у них на разные случаи разные — белые, серебряные, золотые, чёрные, а на каждый день — ряса дьяконская суконная.
— Вот их всех к нашим царским и причислить.
— Куда их столько, великий государь? Это же за сотню набежит. Всех пои, корми, одевай.
— Не разоримся.
— Помилуй, государь, а с жильём как? Ведь они что ни певчий, то свой двор. Вон, было время, перед самым твоим рождением, патриарх Иоаким для них землю в Китай-городе у князя Голицына купил. Мало показалось, при государыне царевне Софье Алексеевне ещё соседнюю огородную землю Троицкого монастыря прирезал.
— Выходит, есть у них дворы?
— Есть-то есть.
— Так и оставим.
— А кормовые, государь? Тут тебе и рожь, тут тебе и овёс. Одежонка всякая, что для постели надобно.
— Раз надобно, значит, надобно. Забыл, по сколько лет неокладные певчие в хору трудятся — ждут, когда место кормовое освободится. Стараются, изо всех сил стараются.
— Да разве ты, великий государь, своими, царскими недоволен? Голоса-то у них бесперечь лучше.
— Голоса лучше, потому что каждому из патриаршьего хора лестно в царский попасть: что воли, что окладу больше. А вот распевов стольких мои не знают, а на них вся служба церковная православная держится. Ведь владыка за то, что распевы наидревнейшие усвоили, их отличал. Беречь их надо.
— Твоя воля, государь. Одевать-то их как будем?
— А вот одевать теперь по-мирскому.
— Да они, государь, с непривычки и шагу ступить не сумеют, не то что в покоях твоих показаться.
— К хорошему быстро привыкнут, не бойсь. Что им справить надо?
— Ну, как положено. Во первых статьях штаны красные суконные.
— Отлично. И кафтан красный. Кафтан верхний суконный, подкармазиновый, на белке с шестью серебряными пуговицами. Да ещё другой — суконный аглицкий, на зайце.
— Шапки какие?
— Шапка из сукна с бобровой опушкой. Рукавицы тоже с песцом.
— И говоришь, не привыкнут? А там, глядишь, и вовсе в немецкое платье оденем. За голоса никогда стыдно не было, за одёжку тоже больше стыдиться не будем. Соберёшь их всех завтра в патриарший храм на спевку. Сам с ними концерт проходить стану. Люблю.
Часть II «КАТЕРИНА-САМА-ТРЕТЬЯ»
Корнелиус де Брюин,
