— И это кронпринц!
— Ваше величество, я бы определил это как цену жизни. Кронпринц выплатил её сполна и к тому же выполнил ещё одно ненавистное ему требование отца — жениться на принцессе Брауншвейг-Бевернской. Только тогда он обрёл относительную свободу, получил в командование полк и небольшое поместье под Берлином. В 1740-м король-отец скончался, и кронпринц стал Фридрихом II.
— Как же он должен был ненавидеть отца!
— Напротив, ваше величество. Новый король не только проникся уважением к своему предшественнику, но и признал необходимость применявшейся Фридрихом I суровости. Старые знакомые не могли его узнать. Вряд ли великий князь сколько-нибудь подробно представляет себе личность Фридриха II, зато казарменный режим пока кажется ему, по всей вероятности, наиболее подходящим для России.
— Что же с державой нашей станется-то, Алексей Петрович? Об этом думал ли? Пруссакам, что ли, перейдёт, коли со мной что случится? Пруссакам, Господи!
— Ваше величество, но покойный государь Пётр Алексеевич предоставил потомкам своим неотъемлемое право распоряжаться наследством державным по своему усмотрению.
— Вот я и распорядилась.
— Осмелюсь уточнить, ваше величество. Вы вправе изменить вашу волю, и тем самым первоначальное решение ваше утратит свою силу и станет недействительным для исполнения.
— Совсем?
— Всё в вашей воле, ваше величество. Я надеюсь до конца своих дней служить только моей государыне, но исключительно для того, чтобы неприятные, досадные мысли не занимали вашего императорского величества, можно в секретном и сохраняемом в тайне документе называть имена наследников, исключающих приход к власти великого князя.
— На мысли кого имеешь, канцлер?
— Никогда о том не думал, но ведь есть же возможность назначения младшего великого князя Павла Петровича. Скажем, с регентами.
— Выходит, как Бирон, Алексей Петрович? Не так ли?
— На всё ваша воля, государыня.
* * *
Пётр III, И. С. Барятинский,
Е. Р. Воронцова, Б. К. Миних
...Палуба галеры. Десяток придворных. Елизавета Романовна
[26] в слезах. Арап Нарцис с мопсом на руках. Ветер. Холодный. Пронизывающий. Чужие берега. Вся его оставшаяся империя. Вся! Незачем себя обманывать после того, как даже Кронштадт отказался принять своего императора. Наотрез.
— Барятинский
[27], вы были там, так в чём же дело?
— Мой государь, я не знаю, как сказать... Это ужасно!
— Говорите же, князь, что могло так поразить ваше болезненное воображение!
— Государь, когда шлюпка подошла к берегу, нас окликнули вопросом, кто прибыл. Девиер ответил, что император Пётр Фёдорович, на что раздался ответ: в Кронштадте не знают никакого императора Петра, но только императрицу Российскую Екатерину Алексеевну.
— Это невозможно!
— Но это так и было, государь.
— Кто отвечал вам?
— Морской офицер, имени которого я не знаю, но рядом находился вице-адмирал Иван Лукьянович Талызин.
— И как же вы повели себя?
— Девиер вышел на берег, чтобы объясниться с говорившим. Вернее — он не хотел выходить. Его в полном смысле слова выманили. Вы же знаете, ваше величество, его несдержанный характер.
— Знаю, знаю. Но что же Девиер?
— Я не мог расслышать первых слов — Девиер стоял ко мне спиной. Но я совершенно отчётливо услышал слова вице-адмирала. Боже мой, если бы я мог их не повторять!
— Перестаньте из себя корчить слабонервную дамочку, князь!
— Талызин сказал: «Раз вы не нашли в себе мужества арестовать меня именем императора, я арестую вас именем императрицы. Предложите присоединиться к нам вашему спутнику — так будет лучше для нас всех». И я, не дожидаясь последствий, приказал гребцам развернуться в сторону галеры и грести изо всех сил. Впрочем, как вы сами видели, нас никто не стал преследовать.
— Это значит... это значит... я больше не император... и мои подданные, обязанные соблюдать данную мне только что присягу, изменили своему монарху...
— Вы плачете, ваше императорское величество? От слов одного офицера, одного безумца и предателя? Но у вас целая армия, у вас преданные вам голштинцы, которые одни стоят целой толпы, этих взбесившихся молодчиков. Вы должны действовать — немедленно, решительно, не жалея ни угроз, ни посулов.
— Полноте, Миних, игра окончена, и вы это знаете не хуже меня. Во мне нет той дьявольской хитрости, с которой императрица вместе со своими любовниками готовила эти события. Меня предала не только моя собственная жена и кузина — я просто недооценил её чудовищного властолюбия. Меня предала даже моя крестница, даже очаровательная умница княгиня Дашкова, попавшаяся на актёрскую игру и бесконечные театральные представления околдовавшей её императрицы. Без неё никто при дворе не обратил бы внимания на великую княгиню. Не сомневаюсь, что и вы все оставите меня. Как же я не догадывался, что живу среди лицемеров и лгунов!
— Государь, минута слабости простительна даже великим монархам. Я не сомневаюсь, что вы уже преодолеваете её и готовы отдавать приказания. Мы ждём их, ваше императорское величество.
— Что ж, нам следует незамедлительно вернуться на берег.
— Вы имеете в виду...
— Только Ораниенбаум. Я не думаю, чтобы императрица лишила меня этого любимого моего убежища. В конце концов, она была всегда холодной, но не жестокой. Да, да, поспешите в Ораниенбаум. Я подумаю над письмом, которое вы отвезёте императрице, Голицын.
— Но вас ждут голштинцы, государь!
— Полноте, мой верный Миних. У нас с вами даже нет плана их использования. Продуманного плана, я имею в виду.
— На войне такие планы рождаются в зависимости от обстоятельств. В этом нет ничего трагического.
— Государь, я умоляю вас не падать духом. Ваша верная Романовна согласится с любым решением, какое бы вы ни приняли. Мне ненавистна сама мысль, что вы так легко уступаете свои священные права этой ничтожной и двуличной женщине.
— Друг мой, у меня просто нет сил для сопротивления. Я устал и разочарован. Да, да, не удивляйтесь — именно разочарован. Измена в собственной семье...
— Но вы же собирались оставить свою супругу — о какой же семье вы говорите!
