— Правдиво твоё слово, князь, — быстро отозвался из угла сухорукий Иван Никитич. — Да как отвести беду? Всякое лихо споро — не минёт скоро.
— Они на нас царю наносят. Да знают ли, что делают? Сами помрут ране нас, — желчно продолжал князь Борис Камбулатович.
— А ты на кого думаешь? — спросил Александр Никитич, пощипывая редкую бородку.
В его вопросе была болезненная нервность. Казалось, этот человек острее других предчувствовал горестную участь своего клана.
— На Салтыкова Михайлу... Помяните моё слово: наведёт он на нас разбойников!
Говорили, что князь Черкасский отличался способностью предсказывать то, что никогда не случится. Поэтому его слова пропускали мимо ушей. Но, удивительное дело, это его пророчество сбылось.
— Беседовал ныне с княжичем Василием? — перевёл разговор Александр Никитич, обращаясь к старшему брату.
Речь шла о князе Василии Шуйском, хотя все, кто слышал этот вопрос, и тот, кто его задал, понимали, что говорить о Шуйском — пустое дело. Княжич Василий держался в сторонке и делал вид, что не замечает боярского заговора против Бориса, хотя знали, сколь он гневен на даря.
Романовы не любили Шуйских. В этом они странным образом сошлись с Годуновым. Так обычно не любят людей, которым сделали зло.
— С князем Шуйским? — переспросил Фёдор Никитич. — А какой резон с ним толковать? У него одна речь — про женитьбу. Годунов не разрешает ему жениться. И Мстиславскому також. О том ныне был разговор в Думе. Всяк молчал, да всяк понимал: опасается Борис, как бы потомки Шуйских и Мстиславских не стали спорить с наследниками самого Годунова.
— Теперь-то так, да после как? — неопределённо произнёс князь Сицкий.
Чувствовалось, что его угнетает какая-то своя забота.
— А так, что Борис начал всех нас в свою волю переводить, — сказал князь Репнин, но угадывалось, что его тяготит тоже своя забота.
Одна общая беда нависла и над ним, и над князем Сицким: они прямые Рюриковичи, как и Шуйский. Станет ли Годунов миловать их род? По всему видно, как перенимает он обычаи грозного Иоанна. Широкие плечи князя Репнина удручённо опущены. Тонколикий Сицкий рядом с ним кажется моложе, хотя они ровесники. Он и характером потвёрже будет, и в речах смелее. Он и теперь выразил то, о чём другие думают лишь про себя:
— Авось Бог милостив. Волхвы нагадали ему недолгое царство.
— Есть такая присказка: «Долго ждать, когда чёрт умрёт. У него ещё и голова не болела».
— Не болела, так заболит. Али забыли уговор? — спросил князь Черкасский. — Али в прятки собрались играть?
Все поняли, что князь Борис Камбулатович намекает на дело секретное и опасное. Про то ведал покойный канцлер Андрей Щелкалов. Он-то и сказал боярину Фёдору Никитичу, что холоп их Юшка Отрепьев царского рода, и нарёк его царевичем Димитрием: про то-де ведают иезуиты от Рима до Польши и чают видеть в добром здравии русского царевича... Ныне на именинный вечер ждали в гости брата канцлера — Василия Щелкалова, главу Посольского приказа. Поэтому князь Черкасский, которому нравилась эта затея с «царевичем», был неприятно озадачен, услышав слова Фёдора Никитича:
— Тот уговор да не на наш двор.
Оглядев пышнотелого Бориса Камбулатовича, он добавил насмешливо:
— А в прятки тебе, князь, играть — статочное ли дело?
Все разом вскинули глаза на Фёдора Никитича. Али недоброе что стряслось? Недаром боярыня Ксения была невесела после того, как сходила к царице. А пока гости строили догадки, хозяин сидел словно бы не в себе. Жена смешала все его планы. От царицы Марьи Григорьевны она пришла вся в слезах и, как узнала, что муж собирается родню на совет позвать, заплакала в голос:
— Родной мой Фёдор Никитич, не замай злодея! Деток своих пожалей да и родичей наших. Ныне всех нас одно лихо повязало. Ежели нам беда какая приключится, то к ближникам не уйти, а моя бедная хворая матушка не снесёт нового горя.
Заставив жену повторить свой рассказ, боярин долго молчал. Угроза царицы Марьи испугала его. Что у царя на уме, то у царицы на языке, а у злого умысла, как известно, быстрые крылья... Какой новой беды ожидать?
Но, думая так, боярин крепился, чтобы ещё больше не напугать жену.
— Какое зло причинил я царю Борису, чтобы он пошёл против нас и нашей родни? Не иначе как вельможи зло про нас говорят. Все они каверзники и завистники. Да ложь-то выйдет вон, истину не спрячешь.
— Да ужели царь Борис станет доискиваться истины? — вскинулась Ксения Ивановна.
«То верно, — подумал Фёдор Никитич, — всё есть в нашем пресветлом царстве. Только правды нет».
— Ужели не знаешь, что у Бориса семь пятниц на неделе? — продолжала боярыня. — Концы умеет спрятать так, что и не сыскать. Пошто ране не доспели, что сей сладкоречивый доброделатель — злодей!
— Оттого и не доспели, что поначалу отведали его сладости. Зато ныне не ведаем, отчего столько горечи.
Слова мужа успокоили Ксению Ивановну. Она подумала, что он отказался от опасных «затеек», и всё же на всякий случай спросила:
— Ужели станешь со всеми совет держать? Али забыл, как Щелкалов сказывал: «Ныне стены не из камня, а из ушей»?
Посмотреть со стороны на Фёдора Никитича и его жену да послушать, что они говорят, — не ошибёшься, решив, что верховодит в семье боярыня. Казалось, в неведомых глубинах её души таится огромная сила. В глазах — суровая приглядка к человеку. В приветливом лице боярина — больше мягкости и добродушия. Он, видимо, давно смирился с тем, что правит в доме жена, но спорить с ней не велит ему здравый смысл.
— Ладно... Подождём Михаила. Послушаем, что он скажет...
Михаил — младший брат Фёдора Никитича. Он в чине окольничего. По долгу службы часто бывает во дворце, на царских выходах и трапезах. Его привечает сам царь Борис. Михаил доволен своей службой, и братья часто узнают от него последние новости: о чём вели речь за царским столом, есть ли какие-либо перемены, какие новости донесла молва до царских палат... Обычно Михаил после службы заходил в покои старшего брата, но ныне он прошёл прямо в трапезную.
Вся родня была в сборе. Но чем они так озабочены? Весёлому, беспечному Михаилу эта озабоченность показалась подозрительной. Он остановил взгляд на Фёдоре и подумал, что не зря говорится: «Хозяин невесел — и гости нерадостны».
Молчал, поглаживая бороду, Фёдор Никитич. Бороздили лоб думы тревожные. Или в палате жарко натоплено, или хозяина в жар бросило от опасливых догадок, только рука его распахнула полу ферязи, открывая рубаху из заморского полотна, белизну которой радостно оттеняет красное сукно ферязи. Затем также машинально Фёдор забрал в кулак бороду. Младший брат что-то сказал ему, но он не слышал.
Позже, когда случилась беда, поведал он, будто привиделось ему в Ту минуту, что стоит он на клиросе, и люди кругом все в чёрном, будто монахи, и кто-то говорит ему: «Монах, монах».
