Этого было достаточно, чтобы его невзлюбил другой могущественный человек — Борис Годунов, укрепивший к тому времени своё первенствующее положение при царе. Щелкалов знал об этом, хотя при людях Годунов выказывал ему расположение. Но они были ещё и политическими противниками. Годунов был сторонником союза с Англией, и такие «мелочи», как лукавство Боуса и недостойные проделки английских купцов, его не смущали. Андрей Щелкалов был склонен поддерживать в дипломатических связях немецкую партию и терпеть не мог высокомерных англичан. Когда ему представился случай отомстить им в лице посла Боуса, он велел чинить ему «тесноту», давать дурной корм: вместо кур и баранины, о чём просил посол, ему давали ветчину и прочую пищу, к которой он не привык. Боус не находил в русских, посланных к нему для беседы, и уважения к себе, а боярин Богдан Бельский назвал его неучёным.
Боус пожаловался царю. Дело это рассматривалось в кругу близких к царю вельмож. Это походило на судилище, устроенное Годуновым. Вопреки усвоенному им вежливому, спокойному тону он горячо обвинял Богдана Бельского и Андрея Щелкалова в оскорблении королевского посла. Он говорил о необходимости закрепить за английскими торговыми людьми право исключительной торговли. С ним не согласился Никита Романович, сказав, что посол Боус — человек грубый и невежливый, что он приехал не дело делать, а отказывать, дела же он не знает. А давать королевским купцам особые права помимо других держав — мыслимо ли наложить такую тяжесть на русскую землю?
Царь слушал эти речи и молчал, стараясь держаться как бы над схваткой между двумя партиями. Он был подавлен сознанием, что ему так и не удалось вернуть потерянное побережье Балтийского моря. Наступательный союз против Польши и Швеции не состоялся.
Но, верный необходимости считаться с чувствами королевы английской, Иоанн объявил дьяка Щелкалова виновным и удалил его от дальнейшего общения с английским послом, а кормильщиков и слуг Боуса велел примерно наказать.
Партия Никиты Романовича потерпела поражение в этой схватке, но не сложила оружия. Никита Романович со всей очевидностью убедился в том, что Борис Годунов лукавит, делая вид, что выступает в интересах царя. Это он, Никита Романович, защищал интересы царя, да Андрей Щелкалов, да Богдан Бельский. А Борис, по всему видно, заботился о себе, думая, как установить хорошие отношения с королевой Елизаветой. Видимо, загодя помышлял о том времени, когда ему предложат трон...
Увы, ближайшие события подтвердили самые мрачные предчувствия бедного Никиты Романовича.
ГЛАВА 31
УСТИМ БЕЗЗЕМЕЛЬНЫЙ
Узнав, что сватовство Иоанна к англичанке не состоялось, многие вздохнули с облегчением. Расчёта царя на то, что Англия пойдёт на союз с Русью и втянется в войну с поляками и шведами, никто всерьёз не принимал. Зато многие справедливо опасались, что английские торговые люди будут чинить «тесноту» русским купцам и сократят торговый оборот Московии с другими странами. Примеры тому уже были. Всё это немало способствовало начавшемуся оскудению русского государства. Финский залив находился теперь в руках шведов, и Нарвская пристань была закрыта с его стороны. Сухопутное сообщение с Западом через Смоленск и Полоцк также было пресечено по случаю войны с Польшей. Как изволите торговать, русичи? Контрабандой, окольными дорогами? И чему тогда удивляться, что суда, вывозившие пеньку и лен, простаивали в гавани, а чаны с салом и ящики да мешки с воском, кожами и прочими товарами застревали на таможнях либо бездействовали на попутных прогонах! Следствием такого упадка торговли было оскудение государственной казны и многих частных лиц.
К этому следует добавить и неполадки в землевладении, притеснение царём знатных земцев, которые были искони крупными землевладельцами. Иоанн перетасовал большие земельные наделы, точно карты, либо урезал их в пользу служилого люда, разорил монастырские угодья, также дававшие немалые доходы, а во время неурожая кормившие голодных людей. Всё это вместе привело к общему обеднению, тесноте и разжиганию взаимной злобы. Особенно тяжёлым было положение крестьян, попавших в зависимость от мелких землевладельцев, которых по воле царя расплодилось великое множество. Пленным из Лифляндии он дал поместья и земли, а пришлых людей сделал дворянами. Эти пришлые становились самыми жестокими эксплуататорами. Крестьяне бежали от них к прежним хозяевам — боярам, и это усиливало смуту, разжигало ненависть военно-служилого сословия к московской знати. Не менее страдали от новых русских хозяев и города: посадских людей выживали из усадеб и насиженных гнёзд. Новички проникали и в приказы, намереваясь подчинить себе законы. Воеводы разрешали ратным людям буйствовать на русской земле.
Этой стихии вседозволенности бессилен был положить предел и сам царь. Лишённые наследственных угодий и прав дворяне и посадские поселенцы страдали, как и торговые люди, и многие обездоленные либо бежали за рубеж, либо подавались в вольные казаки, либо собирались в шайки и разбойничали на дорогах. Судебный «правёж», когда провинившихся наказывали на Ивановской площади батогами или плетьми и нередко забивали до смерти, не способствовал наведению порядка и очищению нравов.
Фёдор Романов, с недавней поры заживший собственным домом, должен был в полной мере испытать на себе все тяготы переживаемого времени. Поселившиеся по соседству с его угодьями царские выдвиженцы из военнослужилого сословия досаждали ему всеми способами: то добрый клин земли отхватят, то крестьян к себе сманят в самый разгар полевых работ, то затеют бесчинствовать в его поместье либо самовольно рубить деревья в его лесу. Не раз Фёдор думал с горечью, что ему приходится расплачиваться за политику, какую в поддержку царя проводил отец, Никита Романович. Притесняли «княжат» в пользу служилых людей, и вот чем это обернулось. А бояре, вместо того чтобы дружно держаться вместе, тягались между собою о местах, заводили свары.
Приближалась весна, и надо было думать, где найти кузнеца — прежний недавно умер, и кем заменить сеятелей, коих сманил к себе бравый воевода из соседней волости. Москва населена воровскими людьми. Они, случалось, и нанимались на работу, но от них сплошной урон. И красть научились так ловко, что не уследить. Наловчились тёмной ночью перебрасывать краденое добро через забор своим людям, караулившим на ту пору. Мошенничество становилось повсеместным. Никогда прежде не сталкивался Фёдор с такой шаткостью в людях и ненадёжностью. Надо было следить и за казначеем. И за приказчиком. Думаешь найти в них правду, смотришь — свернули на кривду. И каждый норовит разбогатеть, обзавестись поместьем, пробиться среди прочих, заявить о себе. Силёнок маловато, но всё равно пыжится, завидует, разгуливает большим барином, а норовит стянуть, что худо лежит. Иные не выдерживали этой борьбы за превосходство над ближними, становились жертвой спиртного либо ударялись в мошенничество. Фёдора всегда поражало, как много любителей выдвинуться даже среди простого люда, иные из них не были лишены ума и достоинства. И однажды случай послал ему человека, которому суждено было сыграть заметную роль в его судьбе.
Стояли мартовские морозы. На подворье собралось много пришлых людей. Они нанимались на работу. С каждым из них должен был особо беседовать приказчик, но его не было. Фёдор выглянул из окна, и в глаза ему бросился средних лет мужик в поношенном жупане и высокой шапке из барашка. Он был далеко не стар, среднего роста, широкоплечий и обращал на себя внимание острой приглядкой к окружающему и независимым видом. Слышно было, как он громко сказал проходившему мимо слуге:
