Жесток род московских царей! Предки их прошли суровую выучку в борьбе за власть, во времена шемякинской смуты, и одному Богу ведомо, кто из них прав, а кто виноват.
Чем больше думал Фёдор о прошлом, соотнося события минувшего с тем, чем жил он сейчас, тем больнее становилось на сердце. Он решил наведаться в Спасо-Ефимьевский монастырь, который был виден из окна трапезной. Но надежды в душе не оставалось. Мог ли такой человек, как Иоанн, оставить в живых Елену? Смерть сына ещё более ожесточила его, и его злобная натура взывала к мести. Фёдор корил себя за то, что доверил безопасность Елены своей мачехе, устрашился гнева отца, отступился из ложного чувства.
Так и не пришлось Фёдору доискаться, что сталось с Еленой Ивановной. Это было первым суровым уроком ответственности в его богатой испытаниями судьбе.
ГЛАВА 27
В ЦАРЁВОЙ МЫЛЬНЕ
Давно замечено, что люди жестокие склонны к сильным отцовским чувствам, и порой они сами об этом не подозревают. После смерти царевича Ивана Иоанн впал в глубокое отчаяние. Он не принимал пищи, забывал молиться. Казалось, на него нашло умопомрачение, но силу он обнаруживал необычайную. Почти не сменяясь, нёс он на своём плече передний край гроба с телом сына от Александровской слободы до Архангельского собора, где оно и было погребено.
А после похорон Иоанн собрал Боярскую думу и обратился к своим вельможам с тихим словом, объявив, что не хочет больше царствовать и предлагает им подумать, кто из них способен занять царский престол.
На этом он оборвал свою речь и удалился. Следом за ним вышел Борис Годунов. Ошеломлённые бояре молча переглядывались между собой. Они помнили ещё не столь давние времена, когда Иоанн ложно отказался от престола, чтобы выведать их тайные мысли. Их насторожило, отчего царь вышел вместе с Борисом Годуновым. Бояре поглядывали на Никиту Романовича, опасливо роняя слово-два. Ведь как оно молвится в пословице: «Говорят с уха на ухо, а слышно с угла на угол».
— Дак что нам теперь делать? Либо совет держать будем меж собой? — спросил думный дьяк Игнатий Татищев.
Вопрос прозвучал в пустоту, ибо никто не знал, у кого спрашивать и как им далее дела делать.
— Дьяку да не знать, как рядить дела! — шутливо отозвался оружничий Иоанна Богдан Бельский.
Все головы разом повернулись к нему. Богдан был в большом приближении у Иоанна и по службе шёл рядом с Борисом Годуновым, спальником и мыльником царя. Вместе они были дружками на его свадьбах в 1571 и 1580 годах. Но к Богдану у бояр было больше приязни, чем к Борису Годунову. Богдан был не менее коварен, чем Борис, и с опричниной был связан. Многие опасались Бельского за его родство с Малютой Скуратовым. И всё же у него бывали честные порывы, он был смелее и общительнее Бориса. Богдан Бельский больше проявил себя на государственной службе, чем Борис, участвовал в походах. За причастность к Ливонской войне получил высокие награды. Словом, он выгодно отличался от осторожного Бориса Годунова.
Почувствовав на себе вопросительные взгляды, Богдан сказал:
— Достопочтенные вельможи! Да будет вам ведомо, что царю Иоанну не придётся по нраву ваше молчание. Надобно ответ держать. Хотим-де, государь, видеть на престоле тебя, а после — твоего сына, и никакого другого нам на царство не желать.
Бояре молчали. Им было страшно от слов царя, от одной мысли, что он ждёт их ответа, кого поставить на царство. Неудачное слово могло стоить головы. Поэтому одни опустили глаза: мол, не с них спрос. Другие делали вид, что разглядывают новый кафтан Богдана и его голландскую сорочку. Кафтан был темно-красного бархата, подложен тафтой, петли сплетены из серебряной нити, сам кафтан унизан жемчугом. На вороте сорочки — зёрна жемчужные, а штаны из белой тафты. Сказывают, у Бельского все сундуки набиты дорогой одеждой. И дивно ли? Богдан богат, одному лишь царю уступает в богатстве. Не им, боярам, чета. Он и с купцами да послами иноземными сносится. У него и выговор иной, чем у прочих: «Достопочтенные вельможи...» Кто бы из них повёл такие речи? И сам он будто нерусских кровей. Волосы густые, чёрные, синевой отливают большие чёрные глаза. И только борода у Богдана русская, окладистая, густая. Он её холит и немало гордится ею.
Богдан Бельский ожидал ответа на свои слова. Он-то знал, что надо сказать царю.
— Ты, Богдан, дело говоришь.
— Так за нас и скажи царю.
На том и порешили. Расходились молча. Лишь насмешливый дьяк Игнатий Татищев не удержался, спросил Богдана:
— А ты, достопочтенный вельможа, отчего не пошёл с Годуновым? Али вы уже не напарники с ним? Али ты не такой же, как он, ближник царю?
Бояре знали навыки Иоанна. Из Думы он пошёл в мыльню. Случай был действительно исключительный. Направляясь в мыльню, царь взял с собой одного Бориса Годунова, хотя Богдан тоже был при нём мыльником и спальником. Насмешливый вопрос Игнатия Татищева смутил многих. Всем было ведомо, сколь осторожен Иоанн. Прежде у него в приближении были родственники — князь Мстиславский да боярин Никита Романович. Когда они постарели, он взял в мыльники родственников Малюты Скуратова — Бориса Годунова и Богдана Бельского. А ныне что же он не взял с собой Богдана? Али оплошал чем?
Нет, ничем не оплошал родич Малюты. Так же скор он на исполнение кромешных дел царя, так же находчив в досужих беседах. Но в минуты, когда болит душа, Иоанну нужнее всех Борис Годунов. Кто умеет так послушать тебя, что вроде бы и не слушает? Кто поможет только одним молчанием собрать вместе разбросанные, растревоженные мысли? Страшен Иоанн, когда душа его, казалось, пребывавшая в горних высях, вдруг падает в пропасть... Один Борис умеет угадать эти опасные мгновения и удержать Иоанна на самом краю бездны. Не он ли, Борис, схватил его за руку, державшую посох, занесённый над головой сына? За то и казнил Иоанн боярина Кашина, что тот усомнился в искренности порыва Бориса.
И в этот час, когда царь решил отречься от власти, он надумал открыть перед Борисом душу, поговорить о грядущем...
Царёва мыльня находилась во дворце, но помещалась она в подклети. В неё вели мовные сени, или предбанник. По стенам шли простые лавки, но стол был накрыт красным сукном. На столе стояли ковши с распространёнными в то время сортами квасов: медовым, или сытой, малиновым, вишнёвым и другими. На лавках лежали рубахи, домашние кафтаны, штаны; на полу — сафьяновые туфли. Мыленка была менее просторной, но и здесь вдоль стен тянулись лавки, в углу находилась большая изразцовая печь с каменкой, называемой так за то, что была наполнена раскалёнными камнями. Когда на них плескали воду, мыльня окутывалась паром. Вверху был полок, где парились. Туда вели широкие ступени. Мыльня освещалась днём слюдяными оконцами, вечером — стенными светильниками. На лавках и возле них стояли вёдра и шайки, которые наполнялись водой из чанов, то горячей, то холодной — по необходимости. В медных лужёных тазах находился щёлок. Был и отдельный столик с многочисленными ящиками, наподобие раздувшихся карманов. Там хранились баночки с притираниями, пахучими мазями, как в турецкой бане. Но стоял в мыльне — русской бане — берёзовый дух, господствовавший над прочими ароматами. По лавкам и углам были набросаны душистые травы. Иногда их укладывали плотным слоем, накрывали полотном и на этом тюфяке из сена мылись.
