Но, очевидно, царю нужна была любая улика, хотя бы и фальшивая, чтобы разгромить и опустошить Новгород. Уж не с согласия ли царя был спровоцирован донос? На эту мысль наводит задуманная Иоанном жестокая расправа с жителями всей новгородской земли. Опустошены были даже посады, отстоявшие от Новгорода за несколько сот километров. И цель везде была одна — беспощадный и циничный грабёж. Царские посланцы шастали даже по отдалённым монастырям, грабя всё подчистую.
Длилось это шесть недель.
Передовой отряд царской дружины, подойдя к Новгороду, начал строить крепкие заставы вокруг города, «чтобы даже мышь не проскочила». Царевич приказал боярам и детям боярским опечатать казну Юрьевского монастыря, сам же вместе со своим державным родителем и его свитой выехал на Городище. Никто из них даже не взглянул на горожан, молитвенно склонившихся перед ними с хлебом-солью. Стояла тревожная тишина, даже ветерка не было слышно. И вдруг поднялся ветер. Как заметил летописец, «всё переменилось от тихости до воздвижения бури». Низко над городом залегли мрачные облака. Людей охватил мистический ужас. В городе стало известно, что игуменов и монахов поставили на правёж, забивают палками.
Простые ратники смело и дерзостно приступали к высоким духовным особам, изгоняли их из домов и многих убивали. Чинили немало злых дел, и люди в ужасе бежали куда придётся.
Ночь была тревожной. Если бы не были закрыты все городские ворота, люди мчались бы куда глаза глядят.
После ночи, которую новгородцы провели в страхе и трепете, вышло повеление развозить трупы монахов по монастырям для погребения. В городе стоял плач великий. Царские воины «растеклись по дворам и домам, яко волки, из леса набежавшие...». Разоряли дворы и лавки. Перехватили поначалу всех знатных горожан, бояр, торговых людей, приказных. Их жёны и дети содержались под стражей.
В исторической песне говорилось о воинах царских:
Которыми улицами ехали,
На воротах записи повыписывали,
По углам номера выставляли,
Что эти улицы пленные, казнённые.
Все ожидали, что скажет владыка Пимен, и чаяли от него защиты. Но владыка молчал.
И вот наступило воскресенье. Иоанн отправился в Кремль к обедне, что должна была состояться в Святой Софии. Согласно обычаю, его на мосту дожидался архиепископ Пимен, чтобы дать ему своё благословение. Он был бледен, но казался спокойным и твёрдым. При взгляде на него отпадало всякое подозрение в дурном умысле. В облике его была мудрая простота, во взгляде — правдивость и отрешённость от всего мирского. Поклонившись царю, владыка поднял крест, чтобы благословить его. Какое-то мгновение он искал его взгляда, но Иоанн отвёл глаза, кипевшие чёрной злобой. Отойдя в сторону, он произнёс своим резким голосом, срывавшимся на крикливые ноты:
— Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить наше сердце; со своими единомышленниками, здешними горожанами, хочешь нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, польскому королю Сигизмунду-Августу; с этих пор ты не пастырь и не учитель, но волк, хищник, губитель, изменник, нашей царской багрянице и венцу досадитель.
Владыка сделал движение, указывающее на то, что он хотел что-то сказать, но царь не желал замечать этого движения. Он повелел Пимену идти с крестами в Софийский собор и служить там обедню.
Однако у входа в храм царя подстерегала неприятная неожиданность. Увидев на паперти юродивого, он обратился к нему, прося благословения. Это был небольшого росточка человек в лохмотьях, в шапочке, наподобие монашеской, и с огромным металлическим крестом поверх лохмотьев. Он слегка отодвинулся от царя и произнёс хрипловатым голосом:
— Нет тебе моего благословения. Ты почто владыку изобидел? Или забыл, как Давид сказал: если с миром пришли вы ко мне, чтобы помогать мне, то да будет у меня с вами одно сердце?
— Ты забыл али не ведал, юрод, как устроил Давид скинию для ковчега Божьего и возносил Богу всесожжения и прочие жертвы, ибо он считал совершаемые им убийства жертвами, угодными Господу!
После обедни царь пошёл к владыке в pro столовую палату, мирно отобедал с ним, ничем не обнаруживая своих далеко не мирных целей. И вдруг, будто изготовившись к чему-то, издал страшный рык, словно он был не царём, а разбойничьим атаманом. Этот рык и был условным сигналом, который вошёл в обычай при царском дворе. По этому сигналу служившие за столом бояре и опричники кинулись грабить покои архиепископа, его казну и двор. Слуг его перехватали. Самого владыку, сбросив с него священные одежды и облачив в монашеские, отдали под стражу.
После этого началось беспримерное на Руси ограбление священного собора — своими же. Это было страшное зрелище. Важные мужи в долгополых кафтанах с квадратными воротниками, именуемых охабнями, неловко натыкаясь на старинные установки с горящими свечами, спешили похитить оклады, иконы, сосуды, шитые золотом пелены, золотые и серебряные подсвечники и прочую церковную утварь.
И вдруг под самыми сводами раздался густой голос, прозвучавший словно с самого неба:
— Святотатцы, трепещите!
Расхитители, вздрогнув, остановились на миг. Голос продолжал:
— Бог поругаем не бывает! И мор и глад на вас за многие неправды! Вечное проклятие вам, антихристовы дети!
На паперти стояли дворецкий Лев Салтыков и протопоп Евстафий. Они распоряжались, куда сносить похищенные церковные богатства. Стоявшие в сторонке прихожане молили:
— Смилуйтесь, государи! Оставьте святые иконы! Коли надо, берите прочее! Иконы оставьте!
Но опричники кинулись на людей с великим неистовством и шумом. Остальные бояре двинулись за царём по направлению к Городищу. Там их ожидал Малюта Скуратов. Он приехал позже остальных. Он ещё не совсем остыл от яростного гнева на митрополита Филиппа, и даже расправа с жертвой не утихомирила его ярость. Бедные новгородцы! Они ещё не знали Мал юту Скуратова. Он приготовил для них испытание воистину адово — пострашнее раскалённого железа и дыбы. А чтобы пытка стала ещё мучительнее, среди очередных страдальцев пустили слух, что их будут пытать завезённой из-за кордона «составной мудростью огненной». Истязая людей, Малюта имел обыкновение заранее распалять в себе злость.
Отсветы пыточных костров и пожары зловеще озаряли город, отражаясь в реке. Снег, покрывший улицы Новгорода, был всюду обагрён кровью, и красный след тянулся за санями, к которым привязывали мучеников, чтобы свезти их на волховский мост и оттуда сбросить в реку. Малых детей, чтобы их не спасли, привязывали к матерям. А стрельцы и дети боярские ездили на лодках с рогатинами, копьями и баграми, погружая в глубину всякого, кто пытался спастись.
Вот что рассказывают о трагических событиях того времени летописец, уроженец Новгорода: «От чужих и неверных не предполагал я получить столько зла и страданий, сколько принял от моего владыки, от его рук, из-за наговоров на меня лживых доносчиков, ибо он всю землю мою напоил кровью, подвергая моих людей различным мучениям; не только землю кровью полил, но и воду ею сгустил. Всякое место от рук убивающих до того наполнилось телами мёртвых, что не было возможности пожрать их трупы всяческим животным, по земле рыскающим, и в водах плавающим, и по воздуху летающим, так как они сыты были выше меры; а для многих тел, которые из-за страха не оберегались и сгнивали, то место было и гробом их. Кто и где был свидетелем сему? Небо со светилами и вместе земля с теми, кто живёт на ней. А всё имение моих людей царь равно разделил по жребию между рабами.
