— Господи, расположи сердца наши воспринять божественную истину. Даруй властям мудрость и мужество, пошли им многие советники благочестивые, мудрые и мужественные, направь на истинный путь. Искорени убийства и непотребства.
Слова проповеди звучат под самыми сводами, и кажется, что они падают с неба. Филипп произносит их с веселием в сердце.
— Господи, отыми от сердец наших вражие наваждения, исторгни из сердец наших жало бесовское и пошли нам росу благодати духа твоего. Да не прельстимся кознями лукавыми!
Стоя в алтаре по чину ветхозаветных Захарии и Аарона, первосвященников, он возносил кадило, угождая Господу, укрощая его ярость пречистыми молитвами. Но вот во время богослужения в собор вошёл царь, облачённый в чёрные ризы, с боярами и синклитом
[9]. На головах их были высокие шлыки
[10], подобные тому, какие носили древние халдеи
[11].
Филипп продолжал службу строго по чину и словно бы не видел царя, остановившегося неподалёку от него. Ничто не выдавало его душевного смятения. У него было такое чувство, будто к алтарю устремились чёрные вороны. Пошто царь вошёл в святую церковь в сатанинском облачении? Или царь дерзает низвести Бога до себя и тем уподобить себя Богу?
Филипп словно не слышал, что царь уже третий раз испрашивает у него благословения, и не отвечал ему. Тогда стоявший рядом боярин Салтыков сказал:
— Владыко святой, благочестивый государь всея Руси, Иван Васильевич пришёл ко твоей святости и требует от тебя благословения.
Митрополит поднял глаза на царя и произнёс:
— Царь благой, кому поревновал, что таким образом красоту свою изменил и неподоболепно преобразился? С тех пор, как солнце в небесах пребывает, не слыхано, чтобы благочестивый царь свою державу возмущал. Убойся, о царь, Божьего суда! Мы, царь, приносим жертву Господу чистую и бескровную за спасение мира, а за алтарём неповинно льётся кровь христиан и люди напрасно умирают. Ты, царь, хотя и образом Божиим почтён, но и праху земному причастен, и ты прощения грехов требуешь. Прощай и тех, кто против тебя согрешает, поскольку тому, кто прощает, даруется прощение.
Глаза царя побелели от гнева, дуги бровей на искажённом злобой лице поползли вверх. Он ударил жезлом об пол и воскликнул:
— Чернец! Нашей ли власти прекословишь? Наши ли решения хочешь изменить? Не лучше ли тебе хранить с нами единомыслие?
Святитель отвечал:
— О, царь, тщетна будет вера наша, тщетно и проповедание апостольское и не принесёт пользы Божественное предание, которое нам святые отцы передали, и все доброделание христианского учения. И даже само вочеловечение Владыки, совершенное ради нашего спасения. Он всё нам даровал, чтобы непорочно соблюдали мы дарованное, а ныне мы сами всё рассыпаем — да не случится с нами этого! Взыщет Господь за всех, кто погиб от твоего царственного разделения. Но не о тех скорблю, кто кровь свою неповинно пролил и мученически скончал жизнь свою, поскольку ничтожны нынешние страдания для тех, кто желает, чтобы в Царстве Небесном им воздалось благом за то, что они претерпели. Пекусь и беспокоюсь о твоём, царь, спасении.
Размахивая руками от гнева, царь угрожал митрополиту изгнанием и смертью. Филипп отвечал:
— Господь мне помощник, и не устрашусь. Что сделает мне человек, хотя бы и царь? Как и все отцы мои, за истину благочестия подвизаюсь, даже если и сана лишат или лютее надлежит пострадать — не смирюсь!
...После того как царь со своей чёрной свитой покинул собор, люди начали расходиться, пугливо потупив головы. Не приняв апостольского обличения святителя, бояре и служители церковного клира стали тесниться к царевичу Ивану, который кипел негодованием против митрополита Филиппа и гневался на своих слуг за то, что они упустили тот момент, когда митрополит вышел из собора через внутреннюю дверь, и не дали знать о том ему, царевичу. Гнев царевича перекинулся на бояр и церковников:
— А вы, длиннобородые, как посмели отдать своего государя в поношение чернецу недостойному? Или сатана наложил на ваши уста печать молчания?
— Винимся! Не подобало Филиппу прекословить царской воле, — произнёс новгородский епископ, низко склоняя шею перед царевичем.
И тотчас послышались голоса:
— Не по сану взял на себя Филипп обличение помазанника Божия!
— Не по сану!
— Государю нашему от Бога дана мудрость постижения всего сущего!
Много было таких, что желали святителю опалы и погибели. Один боярский отрок крикнул:
— Да покарает Господь ворогов государя!
Вдруг царевич резко повернулся к Фёдору Захарьину:
— А ты что стоишь и ничего не говоришь?
Не успел Фёдор ответить, как боярин Ведищев, известный своей лаской к Никите Романовичу, сказал:
— Не гневи свою душу, царевич. Или не видишь, что нас собрала здесь одна забота и думка? Надлежит всей державе принять постановление, дабы Филипп принёс государю свою вину.
— Разумно молвишь, боярин! — поддержали его голоса.
— Да отпустит ли государь вину Филиппу?! — злобно выкрикнул опричник Василий Грязной. — Всем ныне ведомо, каков чернец безбожный. А вы, церковники, или не видели, какое предательство готовил тот, кого царь облачил высоким саном?
— Довольно, слуга опричный! — остановил Грязного не любивший его царевич. — Вина Филиппа ведома ныне всем! Отпустит ли государь ему вину или покарает как недостойного смерда — на то будет воля государя!
ГЛАВА 9
И СНОВА МЯТЕЖНЫЕ МЫСЛИ
Когда царевич показался на паперти церкви Успения, его суровое лицо устрашило собравшихся богомольцев. Москвитяне были напуганы приготовлениями к новым казням. Они знали, что на торговой площади города и прилегающих к ней улицах были поставлены виселицы. На перекладинах висел огромный котёл. В конце площади стояли столбы с цепями, и между ними в эти часы сооружался костёр. В стороне высилась дыба в окружении орудий пыток.
Не надо было иметь богатое воображение, чтобы представить себе это зрелище преисподней с адскими муками людей ещё при их жизни. Москва в иные дни бывала похожа на застенок.
Не по себе было, видно, и царевичу. Он прибавил прыти своему коню, чтобы быстрее проскочить мимо страшного места. За ним поспешал и Фёдор. Но конь его вдруг упёрся, заржал, словно чуя недоброе, и долго так упрямился. Поэтому Фёдор несколько отстал от царевича, нагнав его уже у заставы. Улицы, которыми они проскакали, были пусты: люди прятались по домам.
