— Чего ради пришли в государские палаты, яко к иноверным? — ещё суровее повторила свой вопрос царевна Софья.
— Дозволь, благоверная царевна, узнать, кто шумел, ибо мне не довелось слышать шума.
Обратившись к стоявшим возле стены людям, Никита спросил:
— Кто из вас осмелился шуметь и разгневал царевну? Сказывайте и винитесь!
Ответом было молчание.
— Благоверная царевна Софья Алексеевна! Все отрекаются. Никто не шумел.
Софья с изумлением смотрела на попа-расстригу, который смел перечить ей. А патриарх даже подскочил от возмущения.
— Чего ради, страдники, вы сюда пришли? Народ мутить?
— Мы не страдники, мы православные люди, — с достоинством возразил Никита. — Не думаешь ли ты напустить на нас грозу и тем дело кончить? Мы тебе не соловецкие монахи, на которых ты наслал воинов и погубил всех до единого.
— Верно! Пусть ответит, за что он уморил верных служителей Бога, — поддержал Никиту челобитчик Сергий из Нижнего Новгорода.
И тотчас же посыпались вопросы остальных челобитчиков. Чувствовалось, что каждый из них старался доведаться правды.
— Сказывай, владыка, за что велел Соловецкую обитель вырубить?
— За что монахов на мученическую смерть обрекли? За что пытали их огнём? Кто повелел их за рёбра подвешивать?
За Сергием вышел вперёд старенький Савватий.
— Пришли мы спросить тебя, владыка, за что ты столь суров, особливо к лицам духовным, почитающим старинное православие? Почто не мила тебе наша вера? За что высылаешь ревнителей веры в дальние города?
— И почто старые книги выкинул? Их читали отцы церкви и нам заповедовали...
Это спросил челобитчик из Ярославля, укоризненно глядя на патриарха.
Иоаким хотел остановить эти вопросы, шамкал губами и смотрел на царевну Софью, как бы ожидая от неё поддержки.
И тут раздался повелительный приказ Софьи:
— Молчать, страдники!
Тотчас наступила тревожная тишина. Но в эту тишину словно бы ворвался решительный голос Никиты:
— Мы не молчать сюда явились, но сказать своё слово в защиту старой веры, и прибыли мы не самоволом, а с твоего ведома, благонравная царевна Софья Алексеевна.
Тем временем Софья пришла в себя от страха, видя, что челобитчики стоят смиренно. Для неё этот спор о вере был испытанием на её державную стойкость. В эти минуты ей казалось, что она в чём-то повторяла судьбу своего отца царя Алексея, которому приходилось выдерживать немало искушений, связанных с верой.
И, смиряя себя, Софья спросила как можно спокойнее:
— Что есть вера? И какая старая и новая?
Челобитчики удивились этим вопросам, но своё удивление скрыли. Добро уже и то, что государыня изводила заговорить с ними. Все взоры обратились к Никите. Он понял эту немую просьбу и, выступив слегка вперёд, низко поклонился царевне Софье, затем, осенив себя крестным знамением, заговорил о различии старой и новой веры.
Никита говорил быстро, чётко, будто опасался, что его прервут, и, действительно, наверху слышалось какое-то шевеление в креслах. Он решился взглянут наверх. Его поразило лицо патриарха. Казалось, его рот сводила судорога. Никита окинул быстрым взглядом царствующих особ. Лицо царицы Натальи Кирилловны было темнее тучи. Лицо правительницы Софьи выражало нетерпение, глаза её сверкали.
Никита вовремя осёкся, и тотчас же тяжело, с шумом поднялся со своего кресла патриарх Иоаким. Подняв руку, он произнёс:
— Святое Евангелие, писанное рукою святого Алексия, митрополита Московского и всея Руси...
Никита хотел что-то сказать, но к нему подскочил кто-то их архиереев и гневно выкрикнул ему в лицо:
— Ты, страдник, и замолчать не хочешь!
И сразу в поддержку архиерею раздались голоса:
— Благонравная царевна Софья Алексеевна велит раскольнику замолчать! Что он держит в своей руке? Челобитье? Надлежит подобающим образом передать его правительнице.
Приблизившийся к челобитчикам московский иерей протянул было руку к ходатайству, которое было у Никиты, но тот споро отвёл его руку. И тотчас же послышались чьи-то гневные слова, начался шум. Лавина гнева обрушилась на предводителя челобитчиков.
— Он к мятежу подстрекает...
— Сей страдник смуту затеял в государской палате! Выдворите его вон!
Окружённый плотным кольцом каких-то людей, Никита был чинно выдворен из Грановитой палаты.
День между тем клонился к вечеру. Настал час вечернего пения. Посланные от владыки люди возвестили челобитчикам-староверам, что ответ они получат позже. Они покинули палату и пошли на Лобное место. К ним присоединились люди, толпившиеся возле палаты. У челобитчиков были весёлые лица, словно они одержали победу. Некоторые из них кричали:
— Победихом! Победихом! — И, подняв два перста, убеждали всех встречных: — Тако слагайте персты! Веруйте, люди, по-нашему!
Придя на Лобное место, челобитчики поставили на скамьях свои иконы. Они были старинные и более тёмных тонов, чем современные.
Когда Софье доложили об упорстве староверов и о том, что народ стоит за них, она заплакала, чувствуя своё бессилие.
На половине Натальи Кирилловны тоже были озабочены церковными делами и опасностью нового мятежа. Все надеялись на князя Бориса, у которого была репутация человека, способного найти выход в любом трудном деле.
Князь хоть и был по обыкновению пьян, но тут быстро протрезвел, и вскоре правительница Софья получила надёжные советы. Они не были лишены свойственного в таких делах коварства. Но действовать требовалось незамедлительно. Был схвачен предводитель челобитчиков Никита. Само же ходатайство староверов было оставлено без ответа. Народу объяснили, что оно «писано неправедно, по глупости и досадительно». Чтобы предотвратить начинающуюся смуту, Нарышкины советовали схватить самых влиятельных староверов и казнить их. Но Софья опасалась, что этим она усилит смуту. Тогда князь Борис дал ей совет начать казни староверов по благословению выборных от самих стрельцов. Правительница оставалась как бы в стороне.
Софье этот совет понравился. Призвав в Кремль выборных стрелецких людей, правительница умилённо, не стыдясь слёз, обратилась к ним с речью:
— Почто вы, служивые, праздно взираете на дерзновенные бунтарские действия раскольников? Пристойно ли перед нами, перед святейшим патриархом и священным собором творить всем нам досады и кричать позорящие слова? Или вы, верные слуги деда нашего Михаила Фёдоровича, и отца нашего Алексея Михайловича, и брата нашего Фёдора Алексеевича, сберегатели святой православной веры, с ними, раскольниками, ныне в единомыслии пребываете? Почто ныне таким невеждам попускаете? Отчего их от такого мятежа не унимаете? Нам ли в порабощении быть? Нам здесь жить невозможно. Имеем волю идти из Москвы в города иные, а народу возвестим о вашем непослушании...
