Матвеев вышел на крыльцо, обласкал гостя. Подал руку, помогая подняться на крыльцо.
— Вижу, притомился с дороги. Проходи. Приготовил твоё любимое белое вино. Оно живо снимет твою усталость...
Лигарид поднял на хозяина благодарный взгляд, но в нём сквозила недоверчивость.
Через несколько минут они уже сидели в малой гостиной. Паисий с чувством гурмана смотрел на хорошо сервированный стол. В Киеве ему надоела малороссийская еда с вечным борщом, галушками, мясом в смальце и жирными колбасами. У Матвеева отменный европейский стол и столько рыбных блюд...
Лигарид положил себе ломоть севрюги с хреном, сам налил себе белого вина любимого сорта и провозгласил здравицу за хозяина, но тотчас же почувствовал в его лице что-то подозрительное. И снова вспыхнула тревога, мешающая завязать беседу.
— Что молчишь? — спросил вдруг Матвеев. — Или думки какие гнетут?
— Да об чём толковать? Жду, когда сам скажешь, зачем позвали.
Лигарид сам спрашивал о том в письме к царю, но ответа не получил, потому что Матвеев перехватил это письмо, уверенный, что Лигарид никогда не узнает об этом.
— Или ты не писал царю? Или ответа не получил? — схитрил Матвеев.
Чувствуя, что Матвеев лукавит с ним, и не понимая причины этого лукавства, Лигарид спросил:
— Когда было успеть? Сам видишь, к царю не пошёл, а перво-наперво к тебе наведался. Чаю, однако, царь допустит меня до своих очей.
— Допустит. Отчего не допустить? А допрежь того мы с тобой вдвоём потолкуем.
Лигарид умильно улыбнулся, скрывая неясную тревогу. Матвеев поспешил продолжить:
— Премного обяжешь меня... Царь ныне над завещанием трудится, и мне ведомы его мысли и заботы. Твой приезд к нему будет в самый раз. Только ты не спеши спрашивать его, зачем тебя отозвали, а заведи с ним разговор учёный, про Священное Писание. Он это любит. Спроси его, кстати, как он понимает слова Писания: «Человек познаётся в детях своих»? И далее, как о том сказано: «Стыд отцу рождение невоспитанного сына, дочь же невоспитанная рождается на унижение».
Лигарид напряжённо слушал, усиленно соображая: «На какого сына намекает Матвеев? Не иначе как на Фёдора. А дочь — это явно о царевне Софье».
Спросил:
— Или царь нуждается в наставлении?
— Отчего же нет?
— О наставлениях и помыслить не смею.
— Ты никак чего-то боишься, Паисий?
— Или я от тебя что-то утаиваю, — насторожился Лигарид. Больше всего он опасался, что его заподозрят, будто он что-то скрывает. — Услышать слово царское для меня слаще мёда, потому как для меня не благо многогосподствие, но один господин, да будет один царь, потому что и Бог один, как и солнце одно между планетами...
— Паисий, не морочь мне голову своими витийством!
— Умолкаю... Умолкало...
— Ныне же пойдёшь к царю Алексею. Я упредил его о твоём приезде. Да не забудь слова из Писания, о коих я тебе напомнил.
Лигарид понял, что вовлечён в рискованную игру, и не знал, что делать: с Матвеевым нельзя было спорить.
Между тем с царём он встретился в тот же день и был им обласкан. Это рассеяло все его страхи, и он не исполнил наставлений Матвеева, ушёл от опасной темы о детях, связанной, как он понял, с наследованием престола. Но зато сказал дарю слова, важные для самого Лигарида: «Воспевал пророк и царь Давид в десятиструнном своём псалме: не отврати лица твоего от отрока твоего, яко печалюся, скоро услыши мя, тоже смею и я возгласить к тебе, единодержавцу-царю: не отврати светлейшего лица твоего от меня, яко погибну душою и телом...»
Слова эти понравились Алексею. Он наградил ловкого грека деньгами.
Когда Матвеев всё вызнал об этой встрече, он решил найти управу на обманщика, хотя Лигарид не обещал ему ничего определённого. Не зная, с чего начать, Матвеев пошёл к Наталье за советом.
Приняв какое-либо решение, он имел обыкновение действовать незамедлительно. Для начала надо было наказать Лигарида, чтобы не умничал. Кто он такой, чтобы вести с царём беседу по своему усмотрению? Отстранить от такого важного дела первого министра — самого Матвеева?! В последнее время всё чаще стучала в его мозгу такая мысль: «Царь Алексей не вечен, и, видимо, сам о том думает, ежели поспешил написать завещание...»
В глубине души Матвеев не верил в конечное торжество Милославских, хотя завещание и было составлено на царевича Фёдора. Однако его попытки убедить царя Алексея, чтобы переписал завещание в пользу царевича Петра, оказывались безуспешными. Только бы сохранить свою власть над царём! Лишь бы не перетянул его на свою сторону кто-либо другой — из тех, что держат сторону Милославских!
Об этом больше всего тревожилась и Наталья. На этом Матвеев и решил сыграть. Накануне она сказала ему: «Береги себя, Сергеич. Не дай Бог, что-то случится с тобой. Что будет с Петрушей?» Она стала всего бояться, как старая баба. Ум её постоянно метался в поисках, кого опасаться, а на кого опереться. Она хоть и трезво судила обо всём, да ум-то у неё был женский. Наталья видела только следствия и не видела причин. Она то терялась, то кипятилась, когда вчерашний друг становился врагом. Матвеев и сам был склонен к оплошкам, которые умножали число его противников. Спасибо Наталье, её чутью, которое заменяло ей ум и порой бывало сильнее ума.
Вот и сейчас. Увидев, как входил в её покои, она поняла: «Что-то неладное затеял Сергеич!» Она встретила его вопросом:
— Ты словно бы не в себе, Сергеич?
— Лигарид подвёл.
— Как подвёл? Прежде такого с ним не бывало.
— Бывало, да ты о том не ведала.
— Не спеши, Сергеич, судить. Не обижай Лигаридушку.
Наталья знала, что когда Матвеев гневался, то способен был отрицать то, чем прежде гордился.
— Да что такое стряслось?
— А то, что струсил твой Лигаридушка.
Матвеев рассказал, как было дело.
— Может, ты, не так понял Паисия? Он к Петруше всей душой.
— Какое там! Лигарид свой интерес помнит. Или забыла, сколь он был обязан Никону? А как начались у того нелады с царём, стал хулить своего благодетеля.
Наталья задумалась, вспоминая время отречения Лигарида от Никона.
— Лигарид оборотень! — сурово изрёк Матвеев.
— Сразу уж и оборотень! Умягчи своё сердце, Сергеич!
— А ежели он и от Петруши також в одночасье отречётся?
Лицо Натальи налилось тревогой.
— Ты, видно, не поняла мой рассказ, — заметил Матвеев. — Так я повторю тебе. Лигарид не стал говорить с царём, чтобы переписал завещание.
— Дак испугался царя-то. Всяк боится да свой интерес блюдёт.
