Боярин Хитрово внимательно поглядел на царя. В лице его пребывало беспокойство и огорчение. Видно было, что он близко к сердцу принял беды церковных приходов. И Богдан решился сказать ему правду, хотя и не был уверен, что это поможет делу: оно попадёт в руки Матвеева.
— Государь, не обессудь на прямом слове... Да ты и сам знаешь, мне не одолеть Матвеева! Он и патриарху велел не мешаться в дело.
Царь некоторое время молчал. Он действительно и сам знал, как не просто иметь дело с Сергеичем. Дерзок стал. Но что поделаешь! Алексей любил Матвеева и нуждался в нём. Кто ещё, кроме Сергеича, мог так блюсти царёву радость? В чьём дому Алексей находил столько отдыха душе, где он забывал о бедах, что выпали на его долю и едва не сокрушили его дух? Где ещё привечала царя любезная его сердцу девица, умевшая угодить ему и весёлым словом, и лаской? Где ещё затевались журфиксы, на которых и без пития становилось просторно душе? И само слово-то какое весёлое: жур-фик-сы!
Вот и Богдан. На что уж строг нравом, и тот соблазнился, едет на журфикс. А царь и рад тому. Ему бы хотелось, чтобы Сергеич и Богдан сошлись потеснее. Что за нужда разводит их в разные стороны? И каждый упёрся на своём. Сергеич говорит, что Богдан хитрая бестия, оттого и фамилия у него такая. Но люди книжные доказывают, что слово «хитрый» на Руси всегда означало «искусный», «мудрёный», «замысловатый». Хитрость предполагала в человеке умение, остроту соображения, своего рода художество. Недаром в народе говорят: «Хитростью силу поборают».
Алексей привык к тому, что нередко поносят и добрых людей, но Богдана он ценил за разум, за верное, вовремя сказанное слово, за необходимый совет. Но в последние дни Богдан словно бы затаился в себе.
— Озадачил ты, однако, меня, боярин. Зачем было Сергеичу указывать патриарху, чтобы он не мешался в дела церковных приходов? Как ты мыслишь об этом сам, Богдан?
— Думаю, что дело это тёмное, и тебе, государь-батюшка, лучше бы самому потолковать о сём предмете с Матвеевым.
На лице царя появилось выражение детской беспомощности и тоски. Помолчав некоторое время, он спросил:
— Или тебе самому не с руки потолковать с Сергеичем? В старину вы, бывало, и дела сообща затевали. Покойная Мария Ильинична за друзей вас почитала.
Боярин Хитрово ответил уклончиво:
— Пока не переживёшь с человеком беду или нужду, не говори, что он тебе друг.
— Или ты мне, царю своему, не веришь? Сергеичу всякий друг, ежели зло противу него не умышляет.
— Ну так выходит, я зло умышлял. Уж не на него ли?
— Умягчи своё сердце, Богдан, — мягко и укорительно промолвил царь Алексей. — Сам увидишь, как съедутся к нему гости, сколь у него друзей.
— Мудрые люди говорят: «Опасайся того человека, кто многим друг».
— Что с тобой толковать! — с досадой воскликнул царь. — Ныне ты упёртый.
Едва Алексей произнёс эти слова, как из переулка выскочил всадник на аргамаке
[4]. Он летел прямо на царскую карету. Казалось, беда была неминуемой. Но, не долетев до кареты, конь вдруг споткнулся и осел в канавке. Царь, не успев испугаться, с удивлением смотрел на красивого коричнево-серого поджарого аргамака и неуклюже спешившегося высокого молодца в необычной одежде. На нём были модный польский кафтан и старинный, времён Ивана Грозного, лисий шлык
[5], какие носили опричники.
— Никак стольник Жихарев? — с удивлением проговорил боярин Хитрово, вглядываясь в опухшее красное лицо молодца.
Услышав своё имя, Жихарев сделал несколько неверных движений по направлению к карете, но подоспевшие стрельцы удержали его. Никто не смел подъезжать не только к царской карете, но и к царскому Красному крыльцу. Стрельцы были напуганы сильнее провинившегося стольника. Они бестолково суетились, пытаясь отвести не слушавшегося их коня подальше от кареты, ибо справедливо опасались, что их будут виноватить больше, чем самого седока.
Между тем Жихарев с самым дерзким видом вглядывался в окна царской кареты и не обращал никакого внимания на стрельцов, суетившихся возле его коня.
— Шапку долой да поклонись царю! — приказал дворецкий.
Но Жихарев даже не пошевельнулся и продолжал с наглым упорством смотреть на царя.
— Государь, вели взять его под стражу да строго допросить! — обратился к царю Богдан.
— Так уж и под стражу. Стольник Жихарев сам принесёт нам свою вину. Он, чай, за пригорком не видал нашей кареты.
— Что ж теперь-то молчит?
Царь вздохнул.
— Бог не даёт разума всем людям. Слаб человек. Не всяк одарён разумом, оттого и заповедовал Господь милосердие.
«Что стало с царём? — подумал Богдан. — Бывало, за простое упущение в охотничьей потехе полагалось суровое наказание — «кнут до смерти». — Он помнил случай, когда за пропуск слова в царском титуле писарю отсекли голову. — И вот готов помиловать. Отпускает вину заведомо, без всякого разбирательства».
— Вели ехать далее! — положил конец этой истории царь Алексей.
Боярин Хитрово вспомнил, что Жихарев — ближняя родня Лихачёвых, а стольник Алексей Лихачёв был в приближении у царя и вёл дружбу с самим Матвеевым.
— Вижу, Богдан, мыслишь супротивно нашему слову.
— Не ведаю, государь, что пришло тебе на ум, но скажу, что враги твои не будут столь милосердными к твоему царскому достоянию.
— Да кто они, мои враги?
— Об этом они ни тебе, ни мне не скажут.
— Да ты-то сам отчего на них думаешь? Примеры какие есть? Или слышал чего?
— Не могу сказать, но сердцем чую затаённое зло. Блюди себя и своё достояние, государь!
Царь ничего не ответил и погрузился в тревожные думы. Даже самому себе не хотел бы он признаться, что душой его уже давно овладела смута. А ей лишь дай укрепиться в душе, и она над тобой волю возьмёт. «Блюди себя и своё достояние!» Всю жизнь только и слышал я это «блюди!». Так ведь блюди не блюди, а все мы под Богом ходим. Ныне моим «врагом» мог стать аргамак. На скаку да ещё с пригорка он мог порушить лёгкую карету и лишить нас живота либо изувечить. Да Бог миловал. Или это не урок людям, чтобы миловали ближних своих».
Остаток пути ехали молча. Алексей надеялся, что в гостях он забудет и о бедах своих, и о смуте душевной.
Глава 2
ОСОБНЯК АРТАМОНА МАТВЕЕВА
За высоким забором каменной кладки в тени разросшихся лип прятался известный в придворных кругах своими журфиксами особняк. Над железными воротами поднималась сторожевая вышка, откуда велось наблюдение за ближайшими окрестностями. Видимо, предусмотрительный хозяин опасался пожаров, столь частых в Москве.
