— Это мне и князь Борис говорил: «Тому дураком слыть, кто не умеет весело жить».
Лефорт подливал и подливал Петру рейнское, не забывая и себя. Вино развязало им языки.
— Запомни, мой друг, немецкое присловье: «Худо в карты играть, а козырей не знать». Думаешь, мне не известно, что ближники твои более других горло дерут против немцев да Немецкой слободы? Дай им лишь волю — и за тебя примутся.
Лицо у Петра поскучнело.
— Не ведаю, о ком ты говоришь, Франц Яковлевич, — вступила в разговор Наталья. — Наши ближники противу нас с Петрушей не пойдут. Коли не верить князю Ромодановскому да боярину Лопухину, то кому же и верить?
— Но ежели они люди крепкие и верные, то зачем противу немцев выступают? Или немцы вам не друзья? — с твёрдостью в голосе возразил Лефорт.
— О, Франц! Ты не знаешь князя Фёдора Юрьевича! А я его с детства знаю. Он всегда говорил, что готов идти за меня в огонь и в воду. Я надеюсь на него больше, чем на самого себя. И ежели он не верный мне, то кто же верный? — горячился Петруша.
— А ты вели сыскать, таков ли князь, как думается тебе!
В разговор снова вступила Наталья Кирилловна. Она явно волновалась.
— Этак, Франц Яковлевич, мы всех верных людей от себя отведём. А меж тем правительнице Софье того и надобно. Как не помнить, что эта злодейка стережёт каждое наше слово?
— Или на Софью управы не найти? И найдёте, но не сейчас. Время всё поставит на свои места...
Лефорт ещё никогда не был столь упрямым в споре. «Как бы не сбил с толку Петрушу!» — подумала Наталья.
— Помилуй, Франц Яковлевич! Ты велишь дать волю Софье и, значит, отпустить поводья? Но ведь этак и власть из рук выпустишь!
— Это неможно. Пётр Алексеевич — царь.
— Но власть ныне у правительницы. Петруша ещё не вошёл в возраст.
Лефорт пристально посмотрел на царицу. Он понял, о чём она думала, но не говорила. Для неё нет сейчас дороже той власти, что даёт ей несовершеннолетие сына-царя. А когда он войдёт в лета, захочет ли она лишиться этой власти, отдать её Петру? Как это у русских говорят: «Своя рубашка ближе к телу»? Но, если царица не захочет выпустить из своих рук власть, какая это будет помеха делам, которые задумал Пётр под его, Лефорта, влиянием! И что ожидает их, его друзей? Не будет воли, и всегда будет недоставать денег. Всё это разом пронеслось в сознании Лефорта, словно кто-то чужой смешал его карты.
Но тут внезапно явился человек от прусского посланника и передал его приглашение на бал, даваемый им в танцзале. Человек поклонился сначала Лефорту, затем герру Питеру и вышел.
Петруша с просиявшим лицом тотчас кинулся к матери, хмуро наблюдавшей эту сцену.
— Матушка, вели прислать мне бархатный кафтан и башмаки с пряжками.
— Я велю тебе ехать со мной! — строго сказала Наталья Кирилловна.
— Матушка, за что гневаешься?
— Это я должна тебя спросить, как это учинилось, что холоп называет тебя герром Питером? Государь московский Пётр Алексеевич — герр Питер?
— Не сердитесь, государыня! Это я сам дозволил. Надоело мне на Москве слушать: «государь» да «государь»! Дозволь мне здесь, на воле, прозываться Питером!
— Ежели я и дозволю — чин не дозволит.
— Так это только в Немецкой слободе...
— У Москвы длинные уши.
— Я велю их отрезать! — вспылил Пётр.
— Всем не отрежешь. Ты забыл, что не один на царство посажен, а с Иваном?
— Экая гроза мне — Иван! Или думаешь, ему неведомо, как я веселюсь в слободе? Знает и про то, что князь Борис Алексеевич там бывает. На днях он сказал нам с Иваном: «Пока юн — с пирушками, а стар станешь — с подушками».
— Вольно князю Борису веселиться где изволит. Ему за обычай пирушками себя тешить.
Наталья произнесла это, едва скрывая тайную неприязнь к прежнему любимцу, и хотя она давно охладела к нему, но всё же продолжала держать при себе: знала, сколь нужны ей преданные люди. О том и Лефорт говорил.
— И то подумать бы ему: пристало ли дядьке царя выставлять себя на смех людям?
— Не понимаю, матушка, что зазорного нашла ты в поведении князя Бориса?
— Молва говорит, что царский дядька не токмо сам много пьянствует, но и царя молодого совращает.
— Эк! Стану я молвы бояться! Я и сам за себя могу ответ держать!
— Когда войдёшь в возраст, то и сам. А ныне я за тебя в ответе.
Пётр посмотрел на Лефорта. Он видел, как важно и строго молчит его друг, и ждал от него поддержки.
— Не буду тебя более пускать одного в слободу! — решительно сказала Наталья, не ожидая возражений.
Но тут неожиданно вступил в разговор Лефорт:
— Дозволь, государыня-матушка, своему сыну-царю принять приглашение на бал прусского посланника! Ежели он манкирует этим приглашением, пойдут нежелательные толки. А России не следует портить добрые отношения с Пруссией. Сама ведаешь, как заботится и хлопочет посланник о свободной торговле между подданными наших государств.
Наталья задумалась. Возражать ей было нечем.
— Хоть и мало вижу резона в твоих словах, Франц Яковлевич, но пусть будет по-твоему. Оставляю Петрушу в слободе, коли берёшься сам присматривать за ним.
Петруша возликовал.
Глава 37
РОКОВАЯ НЕОТВРАТИМОСТЬ
Возвращаясь в Москву в одиночестве, Наталья о многом передумала и пришла к окончательному решению, что сына пора женить. Оженится — остепенится, встанет на свои ноги. Царь Иван давно живёт семьёй.
Душа её, однако, была неспокойна. Наталья опасалась последствий столь ранней женитьбы Петруши. Ему ещё не было и шестнадцати лет. Но ранние браки были в ту пору в обычае, да и необходимость подгоняла Наталью Кирилловну. Царю на престоле сидеть не одному, с царицей. В душе она надеялась, что слабый здоровьем Иван скоро умрёт. Не отдавать же трон Софье! А бессемейная разгульная жизнь молодого царя может стать важным козырем в руках правительницы в борьбе за власть. С другой стороны, нельзя и ошибиться в выборе невесты для Петруши. А что, если она, как войдёт в силу, станет бороться за власть да вмешиваться в дела?
Нет, выпускать власть из своих рук Наталья не станет. Она и помыслить о том не может. Слишком дорого досталась ей эта власть. Кто-то думает, что царь Алексей во всём потакал ей. О, если потакал, то редко-редко! Ведь вместе с ним, нелюбимым старым мужем, она получила и ненавистную царёву родню. Следила за каждым шагом, и ей приходилось вертеться, чтобы задобрить родню и заластить царя. Воли в государских делах у неё не было. По её слову ничего не делалось. Так было и после смерти царя Алексея и после смерти его сына Фёдора, которого она даже мысленно не называла царём.
