Находясь постоянно на столь далеком расстоянии, трудно испытать восторг в связи с расставанием. Марк происходил из рода, чье состояние возникло так давно, что к тому моменту, как он встретил Эбби, семейные деньги в основном были пущены по ветру и обратились в прах. Его древняя генеалогия пришлась ей по нраву, а ее несметное богатство пришлось по нраву ему. Один из предков Марка (первый Марк Раш) был пуританским диссидентом, который пересек Атлантику на борту «Мэйфлауэра»
[28]. Мог ли он тогда знать, ворочаясь на скрипучей койке в каюте, не сняв свою убогую черную одежду, шепча молитвы и ворча на жену и детей, что он находится на борту одного из самых модных в человеческой истории кораблей, рядом с которым барка Клеопатры, окутанная благоухающим облаком, кажется не более чем экзотическим пустяком
[29]. Правнук того пассажира «Мэйфлауэра» решил заняться фермерством на Манхэттене. Ферма оказалась не слишком успешным предприятием, пока его внук не начал возделывать улицы и площади вместо полей и садов, чей традиционный урожай приносил весьма скромную прибыль. В итоге к середине девятнадцатого века семейное состояние достигло такого размера, что обеспечило процветание нескольким поколениям, отличавшимся изысканной бесхозяйственностью, а также, когда в семьях наступал непреодолимый разлад, и дорогостоящие разводы.
Когда двадцатитрехлетняя Эбби Данбар встретила последнего Марка Раша, он был слабовольным, но необычайно красивым холостяком с массой нужных связей в обществе и, как считалось, с хорошим образованием, владельцем огромного семейного особняка на Гудзоне, который он еще не был вынужден продать. Такое сочетание качеств идеально устраивало Эбби, и она очень скоро решила, что лучше быть Раш, чем какой-нибудь французской или итальянской графиней, или той недавно вышедшей замуж наследницей, кому предстояло озаботиться ремонтом необъятной крыши доставшегося от дедушки мужа замка-развалюхи в Англии.
Несмотря на вдохновляющее начало, брак Марка очень быстро утратил тонус и в конечном счете угас – после того, как выяснилось, что Эбби не может иметь детей. Сделав это открытие, они, хотя оба ни в малейшей степени не были по натуре склонны к вседозволенности, негласно даровали друг другу полную свободу делать все, что заблагорассудится. Равнодушие и благоприятные условия привели к тому, к чему в иных обстоятельствах могла бы привести толерантность. Марк частенько улетал со старыми друзьями в Южную Каролину пострелять куропаток, беря с собой Минди, свою давнишнюю любовницу, чья семья тоже профукала некогда солидное состояние и обрекла себя, на фоне семьи Марка, буквально на нищенское существование, но чье общество напоминало ему о тех благословенных деньках, когда друзья его родителей привозили к ним в особняк свою малышню и все играли в саду или в детской. Минди казалась ему самым естественным спутником жизни.
Хотя Марк был готов поддерживать такой порядок вещей до бесконечности, Эбби все же умудрилась нарушить беспечный покой его жизни, похитив собственного отца и заперев в лечебнице для душевнобольных. Это было неправильно. Когда его дед, вздорный тиран, начал чудить и постепенно терял память, семья держала его в старом поместье на севере штата, потому что так было правильно. В такой ситуации самое разумное – собирать милую коллекцию смешных историй про дедушку: как он заснул за рулем и въехал в соседское поле и задавил призового жеребца, или как он рвался залезть на крышу в клетчатом халате от «Тернбула и Асера»
[30], чтобы вычистить стоки вместе с Гарольдом, старым смотрителем дома, или как он выстрелил в почтальона, приняв его за японского пехотинца – все это были бесценные анекдоты, с лихвой компенсировавшие гнет чопорной жизни.
Когда что-то кажется неправильным – значит, это неправильно. Импульс, отчасти моральный, отчасти унаследованный, а отчасти обусловленный выплеском долго скрываемой ненависти к жене, заставил Марка проявить инициативу и попытаться внести свою лепту в спасение патриарха, своего тестя, кому, в конце концов, все они были обязаны своим невероятно комфортным существованием. Ах, если бы только он мог оказать большую пользу, с сожалением подумал Марк, сняв телефонную трубку, чтобы заказать завтрак в номер. Ему хотелось поделиться своими переживаниями с Минди: у нее нередко возникали блестящие идеи, и она могла дать дельный совет, – но еще было слишком рано для звонка, так что пока он был готов полакомиться яйцами пашот и копченой селедкой из ресторана. Он сто лет не ел копченую селедку…
* * *
В убежище, где, чуть живой от мороза, лежал в своем необъятном пальто Данбар, проникли рассветные лучи. Едва ощутимое тепло утреннего солнца согрело его голые щеки, а розоватое сияние, осветившее его смеженные веки, заставило понять, что он еще жив. Он вряд ли смог бы описать, о чем думал и что чувствовал в последние несколько часов, хотя и пребывал в уверенности, что это был не сон, а некое забытье, не давшее отдохновения.
Старик неуверенно приоткрыл веки, и они затрепетали, пока он не сумел сощуриться и осмотреть вход в укрытие под горной скалой. Ему почудилось, что рядом кто-то стоит на коленях.
– Саймон?
– Он самый!
– Ты где был? – с упреком прошептал Данбар. – Я чуть не умер ночью. И у меня нет сил сдвинуться с места.
– Перестаньте! – возразил Саймон. – Пора в путь. Я пришел, чтобы проводить вас в местечко поудобнее. Тут просто убежище на ночь. А в фермерском доме поблизости нас ждет горячая еда. Меня прислали за вами. Идти меньше мили.
– Я не могу двигаться. Честно говоря, очень жаль, что я не спрыгнул с утеса прошлой ночью.
– Спрыгнете в другой раз. А теперь вам надо позавтракать. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное». Екклесиаст, глава третья, стих первый.
– Да-да, – раздраженно отрезал Данбар. – Они всегда читают это на похоронах. Подай-ка мне руку!
Саймон помог старику подняться на ноги. Данбар, шатаясь, прошелся по укрытию, стараясь обрести равновесие.
– Я едва держусь на ногах, – запротестовал он. – О, мои ноги, мои ноги жалят меня. Словно ко мне в ботинки пробрались скорпионы. Будь прокляты эти ноги!
– Это добрый знак. Кровь возвращается в конечности, вы не потеряете ни единого пальца на ногах! Пошли, нам туда! – И с этими словами Саймон медленно зашагал вниз по склону. – Этот фермерский дом стоит за поворотом, прямо у подножия горы.
– Нас там ждут? – поинтересовался Данбар.
– О да! Все уже готово!
