Гостиница его называлась «Стэнли» в честь того самого Генри Мортона Стэнли, которого одни называют знаменитым путешественником, другие, особенно на родине Комлева, пособником колонизаторов. Комлев считал, что в нем, видимо, было и от того, и от другого. Эта гостиница была построена еще в колониальные времена, в ней, как он узнал, останавливались гости в основном из неафриканских стран, и порядки в гостинице до сих пор сохранялись английские. В семь тридцать, например, в номер вносили поднос с крепким чаем и горячим молоком, а в девять всем обязательно подавали английский завтрак: яичницу с ветчиной, овсянку и апельсиновое варенье к гренкам и кофе в конце. Позавтракав таким образом по-английски, Комлев сразу же отправился по делам. Было еще не жарко, уличные подметальщики лениво шаркали метлами из каких-то странных колючих прутьев, а с ними вяло переругивались лежащие на циновках прокаженные, на которых не хотелось, но почему-то тянуло смотреть. Они, видимо, еще с ночи занимали наиболее выгодные места для сбора подаяний. Пахло чем-то сладковато-пряным, странные голоса птиц с безмятежной старательностью выпевали свои утренние обязательные номера. Шум машин на улицах их пока не заглушал.
К вечеру Комлев закончил намеченные на этот день дела и в сибаритском бездействии валялся, после принятия душа, на гостиничной кровати с москитной сеткой, которая поднималась на день и укладывалась на верх деревянного каркаса. Ноги Комлева гудели от долгого хождения. Он нашел, что Лилонгве довольно велик и что общественного транспорта здесь недостает. Сам город вызывающе подчеркивал, что создан для тех, кто пользуется автомобилями, и ясно давал понять, что пешеходы в нем неуместны. Впрочем, плата за такси была не так уж велика, к тому же можно было и поторговаться, чего Комлев никогда не умел делать.
Он узнал, что название местной денежной единицы «пондо» происходит от английского «паунд», то есть фунт, и один американский доллар сейчас равен двадцати этих самых пондо, на которых красовались представители здешней фауны, а на самых крупных бумажках — страшноватые портреты традиционных вождей.
Сначала он посетил «Стэндард Бэнк» и имел короткую беседу с самим господином Маньози, черным управляющим, который быстро его спровадил к своему заместителю Фергюссону, видимо, ведавшему здесь всеми делами. Комлев представил ему все свои документы, а также бумаги, которыми снабдил его Вьюнов и первоначальная, почти враждебная, недоверчивость англичанина была как-то преодолена. Комлев выслушал его речь, нашпигованную малопонятной терминологией, но заключительные слова финансиста были для него как разрешительный сигнал у входа в узкость на реке, дающий капитану знать, что вход свободен.
— На счет компании Интертранс, — стараясь теперь казаться любезным, сказал мистер Фергюссон, — переведена из вашей страны весьма значительная сумма, которую мы не имеем права называть. Вам, мистер Комлев, будет открыт отдельный счет, на который будет вам ежемесячно переводиться пятнадцать тысяч пондо. Завтра вы получите чековую книжку и можете уже снимать деньги со счета.
Комлев о чековых книжках читал только в литературе и никогда не помышлял, что когда-нибудь с ними соприкоснется в своей жизни.
Но Фергюссон вдруг холодно блеснул на Комлева стеклами очков и некоторым неудовольствием добавил:
— Нам сообщили, что должна приехать группа специалистов из вашей страны, чтобы сразу приступить к работе. Все нужные бумаги уже подписаны. А пока мы видим вас только в единственном числе. Это, конечно, лучше, чем никто, но…
— Неожиданно заболел старший в группе, и пока не нашли ему замену, — нашелся Комлев и, вывернувшись таким образом, внутренне поморщился от необходимости врать в первый день приезда в чужую страну. А сам подумал с хмурым неудовольствием: «Вьюнов, мерзавец, не назвал мне ни одной фамилии из этой группы. Сколько хоть в ней человек, если спросят?»
Визит в Министерство транспорта прошел менее официально и без неприятных неясностей, к тому же Комлев с какой-то нереальной легкостью сразу же попал на прием к самому министру. «У нас такое абсолютно невозможно», — отметил он про себя.
— Добро пожаловат в Бонгу, дорогой товарышь! — сказал, с детской старательностью выговаривая полузабытые слова, улыбчивый господин министр, который еще во времена Советского Союза учился в двухгодичной профсоюзной школе для представителей стран третьего мира. Преподавание в этой школе велось на английском, поэтому ее слушатели в русском языке преуспеть не могли.
Джозеф Китинги стал министром благодаря недавней смене власти. Его назначению способствовало то, что он перед этим возглавлял профсоюз работников транспорта, принадлежал к партии нынешнего президента и еще был одного с ним племени. Идею развития речного транспорта в Бонгу он принял с большим одобрением. Поэтому он сразу же заявил, что возлагает большие надежды на представляемый сейчас Комлевым Интертранс, который обещал наладить сборку мелкосидящих судов для транспортного освоения небольших, но вполне судоходных рек, по которым можно добраться до самых дальних районов страны. Он сам родился в деревне на берегу такой реки, одного из притоков Мфолонго, но по ней плавали только на долбленых челноках и лишь немногие на моторках.
— Когда в стране мало дорог, — министр значительно поднял указательный палец и выразительно повращал белками глаз на лице цвета мореного дуба. — Реки — это наши главные транспортные артерии, а используются они совсем мало.
Девушка-секретарь, высокая, с выпрямленными волосами, и немного похожая на модель Наоми Кемпбелл, внесла графинчик с виски и вазу с кубиками льда. Во время дальнейшего разговора, в который затем включился и заместитель министра, Комлеву последний пообещал незамедлительно подыскать квартиру и для начала направить в гостиницу к Комлеву человека, который ему в этом поможет.
— Этот человек — журналист, но сейчас у него нет постоянной работы. В нашем министерстве иногда находится для него дело, и мы держим с ним связь. Мне жаль, что он невостребован профессионально.
Томас Мутеми собственной персоной предстал перед Комлевым буквально на следующее утро. Был он одет весьма затрапезно, но лицо его светло-кофейного цвета было очень неглупым и с налетом наигранной простоватости, а взгляд был отчетливо-ироничен. В его коротких волосах с подчеркнутой наглядностью торчала шариковая ручка, что, видимо, являлось частью образа, который он себе создал. Этим он как бы говорил о том, что нося одежду белого человека, он может себе позволить держать себя так, как будто на нем не было ничего, кроме разве что набедренной повязки.
У африканцев принято долго и подробно справляться о здоровье, о положении дел собеседника, о его семье и близких, а также о положении дел у них. Но Мутеми окончил в свое время университетский колледж и мог пренебрегать многими местными условностями. Разумеется, общаясь с людьми из народной гущи, он вел бы себя так, как от него ожидали. Но сейчас ему предстояло говорить с человеком, приехавшим из Европы. А там, он слышал и знал из литературы, отношения между людьми суше, да и время там экономят больше, чем в Африке.
— Меня зовут Томас Мутеми, но чаще зовут меня Мфумо, — начал он с любезной торопливостью, чтобы не злоупотреблять вниманием и терпением другого. — Под этим именем меня все знают, хотя в документах оно не значится. Я сразу же перейду к делу, сэр. Вопрос квартиры для вас.
