Не найдя Нкими, Комлев решил вернуться в каюту и подготовиться к ее возможному осмотру и к обыску. В том, что мятежники оцепят причалы, сомневаться было нельзя. Выстрелы в городе стали слышаться чаще. Среди них преобладали одиночные, похожие на звук забиваемых заклепок на судостроительном заводе, но вдруг прорывались целые очереди, и найти им сравнение было непросто. Все это вызывало чувство тревоги, переходящее в страх, а у Комлева росло еще какое-то почти брезгливое неприятие всего этого, что происходило совсем рядом, да еще в чужой стране. Ему казалось, что вот он случайно оказался свидетелем безобразной сцены, разыгравшейся между чужими людьми, с которыми его временно свела судьба. Но при этом Комлев не мог не вспомнить то, что происходило у него на родине и что он сам видел в октябре девяносто третьего года. Он временно тогда оказался на небольшом путейском теплоходе, который перебрасывали на южный участок реки для проверки обстановки в районе Коломны. Они шли тогда к Южному порту, почти миновали Краснопресненскую набережную и уже подходили к Новоарбатскому мосту.
— Вот запомни это все, Комлев, — с подчеркнутой отстраненностью сказал ему старый уже капитан Шипунов. — Смотри, и расскажешь когда-нибудь своим будущим детям о том, что видел. Сегодня этот город стал похож на столицу какой-нибудь латино-американской или даже африканской страны.
И действительно, зрелище было просто оскорбительно шокирующим: по белым стенам огромного здания, похожего на гигантский корабль, вернее, на его главную надстройку, били орудия из танков и крупнокалиберные пулеметы. А из окон верхних этажей доносились выстрелы тех, кто засел внутри, и было хорошо видно, как белесые дымки после этих выстрелов относило в сторону слабым ветром. Несколько шальных пуль свистнуло высоко над рулевой рубкой.
— Самый полный! — крикнул в переговорную трубку капитан. Свободные от вахты стояли на палубе, и все, молча насупившись, смотрели в сторону обстреливаемого Белого дома, пока над головой не поплыли пролеты моста. Тогда, помнится, Комлев не был на стороне ни тех, ни других. Ему, конечно, казалось диким стрелять из танков в центре столицы огромной страны, но и те, которые стреляли из окон по правительственным войскам, то есть обыкновенные мятежники, были еще хуже тех, кто штурмовал здание. Героев в этом противостоянии тогда, скорее всего, не было.
И вот теперь ему предстояло пережить нечто более серьезное в далекой, чужой стране, в которой он оказался странным и даже роковым образом. Подходя к каюте, Комлев думал пока о том, что ему надлежит снять форму, делающую его очень заметным, и надеть что-то нейтральное и не привлекающее внимания. А когда он открыл незапертую дверь каюты, то не мог не вздрогнуть, так как в углу дивана, подальше от окна, сидел не кто иной, как сам господин министр транспорта Республики Бонгу, с заплывающим правым глазом. Криво улыбаясь разбитыми губами, он сказал:
— Прошу вашу помошь, товарышь.
И тут же перешел на более привычный ему английский, который тоже временами грозил ему выйти из повиновения в столь необычной обстановке, когда стоит вопрос о жизни и смерти. Комлев же готов был запоздало пожалеть о том, что оставил дверь открытой, когда пошел будить Оливейру. Теперь надо было срочно решать, что делать со скрывающимся от взбунтовавшихся военных мистером Китиги.
Кочегар Муйико и его старший напарник Симанго в это время находились на своем рабочем месте, и дел у них не было никаких. Стояночная вахта — это время отдыха для кочегара. Давление пара в котле поддерживали на самом низком уровне, с тем чтобы завтра утром можно было за пару часов поднять его до нужной отметки 15. Манометр был на видном месте, слева от котла, и такой же находился над рабочим столиком механика. Слух о том, что происходит сейчас в городе, без всякого радио промчался по пароходу с быстротой крысы, спасающейся от пожара, хотя выстрелы на улицах в железных недрах кочегарки были не слышны.
Муйико повернулся к своему рассудительному и уже лысеющему со лба напарнику, который и обучил его в свое время кочегарскому делу.
— Брат, — осторожно сказал он, — объясни мне то, что я слышал, выйдя ненадолго наверх.
— Это знак времени, и нам не уйти от того, что творится вокруг нас, — туманно ответил философски настроенный Симанго.
— Ты хочешь сказать: то, что я слышал, правда?
— Я сам в это сначала не поверил. Но это случилось. Разве не говорят у нас, что человек не уходит от реки, даже если в ней утонул его брат? Нам остается делать то, что мы делаем, будто ничего не произошло.
— Но что надо этим военным?
— Я старше тебя, Муйико, и я еще помню жизнь у нас до того, как кончилась власть белого человека. Она не намного изменилась. Вместо белых начальников появились черные, а на деньгах, где раньше мы видели только молодую белую королеву, теперь мы видим давнишних вождей чужих племен. И денег этих не хватает, как не хватало и прежних, с королевой. А военному, да еще из племени, которое живет на берегу озера с той стороны, где заходит солнце, всегда кажется, что если у него в руке ружье, как раньше было копье, то все ему теперь подвластны. Они всегда были такими. Разве гиена разучится выть, а леопард расстанется со своими пятнами?
Симанго собирался работать только до начала нового сухого сезона. К этому времени у него должна была закончиться выплата в пенсионный фонд работников транспорта. Потом он окончательно поселится в своем домишке на окраине Лолингве, где живет его семья, добавит пару новых грядок ямса и маниоки, несколько саженцев папайи, чтобы всегда были лишние плоды для продажи в городе. Он также считал, что надо увеличить и посадки бананов, если позволит его земельный участок. Банан — это ведь всего лишь большая трава, и растет он только два года. Поэтому, снимая урожай на второй год, надо уже закладывать новую посадку.
И вот тогда, во время этой содержательной беседы двух кочегаров, хотя и полной намеков и иносказаний, на решетке над самой кочегаркой, по обе стороны которой спускался железный трап, и появился «мвами Комли», как называл его Муйико. Стараясь скрыть, что он порядком расстроен, Комлев сделал знак упомянутому кочегару подняться наверх.
А минут пять спустя мистер Китиги, надвинув на нос старую шляпу и частично прикрыв подбитый глаз, с дорожной сумкой через плечо, быстро прошмыгнул по пустынному еще коридору нижней пассажирской палубы и в конце ее исчез, быстро оглянувшись, в полуоткрытой двери в кочегарку. Он неуверенно простучал по железным ступеням вниз, где Муйико, не имевший до этого дела с министрами, ввел его в темноватый угольный бункер. Там в углу за штабелем пустых ящиков, сидя на одном из них, бывший член правительства стал думать о превратностях судьбы и о том, что ему надо пока как-то прожить сегодняшний день, а уж завтрашний казался ему таким далеким, что об этом даже было смешно задумываться.
Муйико тихо сказал обеспокоенному Симанго:
— Этому мвами Комли я обязан кое-чем и он лучший из всех белых, которых я знал. А господин, который прячется в угольной яме, большой начальник, и он нас всех отблагодарит, когда мятежных военных убьют.
