Муго в своем роскошном мундире иногда появлялся на мостике, окидывал хозяйским взглядом с его высоты весь пароход, брал в рубке бинокль и водил им по проплывающим мимо берегам, хотя как капитан он должен был, скорее, смотреть туда, куда направляется вверенное ему судно.
В первый его приход Комлев, бывший тогда на вахте, счел нужным разрушить тягостное молчание, воцарившееся на мостике с появлением Муго.
— Капитан, — обратился он к нему, — прикажите коку хоть два раза в неделю делать салат из свежих овощей.
Муго замирал в сладостной настороженности, ожидая услышать официально-почтительное «сэр». А Комлев продолжал:
— Я ему говорил не раз, но боюсь, что потребуется ваше вмешательство, сэр.
Услышав заветное и ожидаемое слово, Муго начальственно откашливался и отзывался густым, пивным голосом:
— Мистер Комли, я этим займусь. А вы без всяких колебаний докладывайте мне, если кто-то не выполняет ваших распоряжений.
И величественно спускался с мостика по поскрипывающему под весом его тела трапу.
У таких, как выдвиженец Муго, теперь в Бонгу была должность «государственных попечителей». В основном их назначали на предприятия, фермы, в магазины, где владельцем был не гражданин страны или же тот, кто был им, но по своему происхождению являлся европейцем или азиатом. Вначале предполагалось, что «Лоала» будет продолжать плавать с Форбсом в качестве фактического капитана, хотя он и будет формально подчиняться Муго. Но Форбс об этом и слышать не хотел и высказал свой отказ в виде ряда крепких выражений. А министру транспорта Китиги обо всем этом, конечно, докладывали, сама же идея этих «попечителей» родилась в недрах президентских кабинетов, и он был к ней непричастен. Он был неглуп и понимал, что вознесся лишь благодаря личному знакомству с президентом и тому, что в ранней юности они принадлежали к одной и той же возрастной группе и проходили обряд посвящения и даже подвергались обрезанию по законам их племени, хотя оба они были крещены при местной англиканской миссии. Китиги знал, что в Бонгу никому не удавалось особенно долго задержаться у власти на самом ее верху, следовательно, и его пост мог освободиться моментально. В президентском дворце могли только завидовать политическому долгожительству Ньерере в Танзании, Каунде в Замбии или Мобуту в Заире, который снова стал теперь Конго, когда самому Мобуту-Сесе-Секо пришел конец. Что на самом деле происходит в стране, никто никогда не знает. Ведь о крысах узнают, когда загорается житница, а камни на дне реки видны, когда она обмелеет. С капитаном Форбсом он был хорошо знаком и жалел о том, что его вынудили продать «Лоалу», но вступиться за него он не посмел. Хоть у обезьяны и длинный хвост, она боится, что прижмут его кончик. Никому не хочется терять свое. Разве слепой забудет о своей палке? Этот Муго, конечно, ничтожество и никакой не капитан. Китиги надеялся, что на пароходе остались умеющие им управлять, и они не позволят его посадить на мель или утопить. Например, этот молодой русский. Его зовут, кажется, Комлев. Надо бы побывать когда-нибудь на «Лоале» с министерским визитом.
Приятно было помыться в душе после тяжелой вахты к кочегарке. В этот раз Муйико с напарником два раза пришлось чистить топки. Много было шлака, видимо, плохой на этот раз загрузили в бункер уголь. Последним чистил Муйико. Раскаленный шлак со стуком падал на железный пол, когда Муйико длинным гребком вываливал его из топки. Его напарник Симанго поливал его в это время из шланга, он злобно шипел, и пахло тухлыми яйцами. После вахты Симанго помылся раньше, а потом в душ вошли Муйико и молодой угольщик Нсимби, который на тележке подвозил уголь из бункера, а на стоянках он вообще был свободен. Сейчас он наскоро помылся и убежал. Наверное, где-то опять играет в карты. Муйико себе этого не позволял. У него есть цель: собрать деньги, чтобы уплатить выкуп за Млинди, дочь деревенского кузнеца. Правда, он был согласен подождать с полной выплатой, но Муйико сам этого не захотел. Жениться в долг — это все равно, что жить в чужом доме и знать, что тебя там держат из милости. Тепловатая вода била тугими струями, и Муйико медлил покидать душ. Ему многое нравилось на пароходе. Он спит здесь на мягкой постели, а дома у них принято было спать на полу хижины, подстелив циновку из жесткой травы, и под голову клали деревянный брусок с углублением для затылка. В холодные ночи — а у них на горных склонах часто бывает холодно — в особом закутке держали маленьких козлят и ягнят, а очаг иногда горел всю ночь. Тот, кто просыпался, подкладывал в него припасенные с вечера сучья. Дым поднимался вверх и медленно выходил сквозь черную от копоти кровлю. А здесь на реке всегда, кажется, тепло, временами даже жарко. Кормят здесь три раза в день и всегда вовремя. Правда, иногда хочется того, что он любил есть дома. Там было одно большое лакомство: крупные древесные гусеницы. Их, еще шевелящихся, обрызгивали водой, обваливали в муке и жарили в пальмовом масле. Здесь похожих на тех, что у них, гусениц (они, правда, поменьше) продают на некоторых пристанях в железных мисках, но стоят они недешево. В этих краях вообще все дороже.
Муйико вытерся полотенцем, надел одни только шорты и пошел к своему кубрику. Хороший этот белый, который тогда спас его от полиции. Он выяснил: его зовут Комли, мвами Комли. В его племени говорят: если кто-то с тобой, будь и ты с ним. Может быть, и он когда-нибудь сможет помочь мвами Комли. Ведь когда у тебя рана на спине, сам ты ее не вылечишь, и нужен кто-то другой. Что у них изменилось с тех пор, как кончилась одна власть и началась другая? Вместо белого окружного начальника у них теперь черный. Раньше повсюду требовали пропуск, а теперь вместо него удостоверение с фотоснимком, и теперь его требуют показать только в городе. Но в полицейскую кутузку сажают так же исправно, как и прежде. В их племени говорят: что старая змея укусит, что молодая — разницы в этом мало.
Комлев, наконец, нашел время, чтобы раскрыть журнал со статьей Нанди. Он боялся, что она будет отличаться нелюбимой им наукообразной вычурностью слога и докторальным тоном, что отобьет у него охоту доискиваться смысла. Опыта, а тем более привычки читать научные тексты у него не было, да еще и на чужом языке. Но журнал, где работала Нанди, был не научный, а, скорее, общественно-политический и даже отчасти литературный, поэтому Комлев зря пугал себя надуманными трудностями. Сама Нанди работала в женском отделе журнала, и можно было догадаться, какие вопросы она ставит в своих работах и даже пытается разрешить. «Что нужно и является наиболее важным для женщины, особенно африканской, чтобы почувствовать себя свободной и даже счастливой?» — читал Комлев начало статьи, поглядывая при этом, уже по привычке, в окно, где можно было видеть всю ширь Мфолонго. Их только что обогнал, что было обычным делом, какой-то небольшой пассажирский теплоход. Сейчас наверху стоял вахту Оливейра. Комлев продолжал читать:
«Ей не нужно равенство с мужчиной, ей не нужно осваивать несвойственные ей мужские роли, она должна почувствовать себя всего лишь равноценной ему, но служить только своему предназначению. Между полами должно быть взаимодействие, сотрудничество, а не достижение одним из них превосходства над другим. Но в традиционных обществах Африки все взаимоотношения между мужчиной и женщиной были построены на противопоставлении друг другу и отчасти даже на противостоянии. И этот ненужный и вредный антагонизм охватывал все стороны жизни. Создавалось впечатление, что мужчины еще в древний период истории добились превосходства над противоположным полом, видимо, благодаря своему физическому преимуществу, и теперь у них не проходит беспокойство, переходящее в страх, как бы это превосходство у них не отняли».
